Прошел учебный год, и я закончил восьмой класс. Впереди почти три месяца летних каникул. Вопрос, что делать, передо мной не стоял. В первую очередь нужно съездить в город Домачево и помочь Хомченко заготовить сена для их коровы. Мария еще весной просила меня об этом и даже прислала денег на дорогу. Мама не возражала. Ей хотелось узнать, как живет ее дочка с зятем, и как-то с одной стороны помочь им, с другой же стороны ей хотелось, чтоб и я там окреп и поправился на парном молоке. В назначенный день сложили в чемодан мое барахло и продукты на дорогу. Чемодан взял большой, с расчетом, что Мария наполнит его гостинцами.

В полночь пошел на вокзал. Поезд ходил в то время один раз в сутки и отправлялся из Лепеля в половине четвертого ночи. Билет я взял до Бреста с пересадкой в Орше. Там же нужно будет его и закомпостировать. После первого звонка началась посадка. В числе первых зашел в вагон и я. Залез на вторую полку (вагон общий), положил под голову чемодан и заснул на голой полке крепким сном. Проснулся у самой Орши. Людей уже набрался полный вагон. Поезд объехал вокруг станции и подошел к вокзалу со стороны Жлобина. Во время этого кругового объезда я впервые увидел Оршанский Централ — пересылочную тюрьму. Она вызвала в моем воображении большой дом с очередью из зеков, где их сортируют. Одних отправляют сразу на смерть. Других в концлагеря во все концы страны Советов. Там они тоже умрут, но в тяжких муках непосильного труда, холода и голода.

С грустными мыслями вышел я из вагона и пошел в кассу компостировать билет. Первый поезд на Брест «Москва — Франкфурт-на-Майне» отправлялся через час. Следующий поезд — только через 8 часов. Решил ехать на первом. Отдал все деньги на доплату за скорость и купе в мягком вагоне. С билетом в руках и без копейки в кармане подошел к своему вагону. Не успел ногу поставить на ступеньку, как чопорная кондукторша, хлопнув меня по плечу, раздраженно спросила: «Это еще куда?» И, наверное, подумала: «нищета». «До Бреста», — ответил я, и подал свой билет. В купе, где было мое место, сидел уже человек и пристально смотрел в окно. При стуке дверей мужчина оторвался от окна и, посмотрев в мою сторону, добродушно спросил: «Докуда едем, молодой человек?» «До Бреста», — ответил я, и сел на краешек дивана у самых дверей. Поезд тронулся, и мы остались вдвоем в четырехместном купе. Ехать было приятно: сквозь плотно закрытое окно к нам не попадал едкий дым паровоза, поезд шел плавно, слегка покачиваясь, а за окном, словно в калейдоскопе, все время менялись пейзажи.

Время к вечеру, мой попутчик начал готовиться к ужину. На столике появились хлеб, колбаса, жареная курица, малосольные огурцы, красные помидоры и солонка с солью. Все яства источали ароматный запах, вызывая чрезмерный аппетит. Во рту набралось много слюны, так что я едва успевал ее проглатывать. Попутчик спросил, как меня зовут, и пригласил к столу. Мой отказ не принял во внимание — он видел, что я хочу есть. Так оно и было. Ни слова, ни говоря, он взял курицу, оторвал от нее целую ногу и подал мне. Теперь уж мне пришлось взять угощение и придвинуться к столику. Смачно я объел мясо с ноги курицы и принялся за хлеб с маслом и малосольные огурцы. Попробовал я и сырокопченую колбасу. Она была отменного вкуса. После чая хозяин собрал остатки пищи и положил в авоську.

Поезд подходил к Минску. Вокруг высились новостройки, вокзал стоял в лесах. Остановка была недолгой. К нам и здесь никто не подсел. Поезд тронулся и, набирая скорость, пошел на Запад. «Скоро должна быть старая граница», — сказал мой попутчик. Я прильнул к окну и стал всматриваться вдаль. Поезд без остановки прошел станцию «Негорелая». Попутчик заметил: «Вот здесь и была граница, поезд уже идет по бывшей территории Польши». Я ничего не видел кроме чередования узких полосок разных сельхозкультур. — «Это, Ваня, посевы единоличников, — заметил сосед, — здесь пока колхозов нет. Подожди, дружок, скоро все эти полоски сольются в одно колхозное поле пшеницы». — «Скорее бы, а то у нас в магазинах не хватает хлеба, большие очереди за ним», — сказал я и отошел от окна. Солнце близилось к закату. Пора спать. Я лег, не раздеваясь, на мягкий диван без простыни и одеяла. Здесь хорошо: мягко, тепло и еще как ребенка укачивает поезд. «Что будет завтра, где взять денег до Мачева? —сквозь сон подумал я, затем ответил сам себе: «Утро вечера мудренее», и заснул. Утром проснулся и вспомнил как страшный сон свою скрипучую железную кровать с сенником на досках, и блох, которые жили в сеннике и не давали спать ночью.

Вот и Брест. В купе я попрощался с попутчиком. Он ехал до конца, возвращаясь после отпуска на дипломатическую работу. Я вышел на перрон и направился в пригородную кассу. Посмотрел когда уходит поезд «Брест — Томашовка» и сколько стоит билет до г. Домачево. Денег нужно было немного, но и их у меня не было. Решил продать пачку папирос «Пушка», которые вез Ивану в подарок. Подошел к молодому человеку в военной форме, но без знаков отличия. Объяснив свое положение, стал предлагать ему папиросы. Солдат поверил и решил мне помочь. В кассе я показал пропуск, а он рассчитался за меня. Папиросы не взял, а «хворост» вместе со мной поел в охотку. До отхода поезда оставалось два часа, и мы с солдатом, коротая время, ходили по городу. Везде были военные: патрули, пограничники и просто солдаты. На вокзале много офицеров-отпускников с женами и детьми. Город показался каким-то хмурым. При расставании солдат взял у меня 10 копеек, сунул в рот, заскрежетал зубами и вынул оттуда согнутую наполовину монету. Я ее долго хранил как сувенир.

Поезд наш шел вдоль границы. Везде стояли пограничники и без конца проверяли документы. К концу дня приехали в Домачево. В этом же поезде, как оказалось, ехал на выходной муж Марии — Иван. Он меня и привел домой. Мария ждала мужа, а тут еще и брат приехал. Радости ее не было конца. За разговорами Мария не спеша приготовила ужин. За стол сели втроем. Детей у них еще не было, хотя ожидали их уже третий год. С дороги хотелось спать. Постель моя была в коридоре. Наконец-то, на третьи сутки я разделся и бултыхнулся в кровать. В окно смотрела молодая луна, а из-за двери доносились родные мне голоса. Не заметил, как и уснул. Долго ли спал, не помню, но среди ночи проснулся от непонятного мне шума и какой-то возни. Прислушавшись, понял, что это наши стараются в надежде сотворить ребенка. «Дай Бог», — подумал я и уснул снова.

Утром вышел на улицу и увидел, что дом наш на две половины. Это значило, что мы живем не одни, и с этим нужно считаться. В соседях у Хомченко, кстати была такая же молодая семья, жену звали Нина, а мужа — Петр.

Глазами отыскал туалет и пошел туда. К этому времени Мария подоила корову и принесла подойник молока. Процедив его, налила мне целую кварту парного молока. Выпил всю, вкус его мне понравился. Если так будет каждый день, наверняка пополнею. За завтраком Иван предложил идти мне с ним на рынок и посмотреть город. Мария одобрила мужнину инициативу, зная, что это на весь день, и она сможет заняться стиркой.

Официально Домачево — это районный поселок городского типа. Дома в основном деревянные в двухэтажном исполнении, окруженные со всех сторон сосновым лесом. При Польше сюда приезжали богатые люди, даже из Варшавы. Здесь они дышали сухим воздухом, насыщенным кислородом.

День выдался теплым. Шли не торопясь. Иван рассказывал мне о своей работе. Болото большое, осушение идет давно, а он один штатный работник. Контора их в Бресте. Ему присылают чертежи, по которым копают каналы. Техники, ни какой: у рабочих лопаты, а у него теодолит. Рабочие — это крестьяне-единоличники из близлежащих деревень. Каждый двор облагается объемом работ в кубических метрах, в конце каждого дня рабочие получают справки о проделанной работе. «Мужики меня уважают», — закончил рассказ Иван. С разговором подошли к рынку. Народу много, вокруг галдеж. Рядом чайная, где торгуют пивом. Иван и шел сюда, чтобы выпить его. На ловца и зверь бежит. Мужики из деревни Кабелка, где осушается болото, окружили нас. Один из них спросил, кто я. «Шурин мой», — ответил Иван Николаевич. — «А пивом ты его угощал?» — «Пока нет». — «Так чего же мы стоим, пошли в чайную». Стоило нам только сесть за стол, как кружки с пивом оказались тут как тут. Каждый мужик норовил угостить нас! Изрядно напившись, мы еле поднялись с места. Далеко за полдень поплелись домой. По пути заглянули в кусты и освободились от пива. На душе стало легко и радостно. Но у самого дома появилась соседка и испортила нам настроение. Заложив руки за спину, она спросила: «Что Иван Николаевич, голова болит?» — «Нет, голова не болит, а вот живот тяжеловат». — «Меньше надо пить, а больше за женой следить», — съехидничала Нина. «Не мужицкое это дело за бабой следить и тебе не советовал бы», — отпарировал Иван. — «Эх ты Ваня, жена твоя с моим мужем шашни крутит, а мы с тобой должны молчать! Тебе может и все равно, а мне нет. Сегодня в обед подхожу к дому, а твоя стрелой выскочила из наших дверей. Зашла в дом, а мой в окно смотрит и меня не замечает. Схватила я подушку и в него швырнула. Хотела вторую запустить, но опешила, на месте первой подушки лежат трусы. Вижу не мои, значит Марии. Не веришь? Вот, на!», — и бросила розовый комок прямо в лицо. Иван поймал его и, не рассматривая, сунул в карман. «Дело серьезное, — с усмешкой сказал Иван, — с этим нужно бороться. Возьми ножницы и отрежь своему Петру правило, да еще в райком сходи, пусть его там пропесочат». — «Ты Иван насмехаешься, а мне не до смеха. Все это так просто не кончится». — «Ладно, Нина, воюй, а мы пошли».

Я думал, что в доме разразится скандал, но Мария все это спустила на тормозах. Мужа встретила так любезно, что он и рта не открыл, чтоб отругать ее. Вынул из кармана трусы и как праздничный подарок передал Марии. — «А это что? Ты откуда их взял?» — «Нина дала, у себя под подушкой нашла». — «Ах, стерва! Это она с веревки сняла и отдала тебе, чтобы ты поверил в надуманную ею связь между мной и Петром. Не выйдет! Сама пусть лучше старается». Оба рассмеялись. Инцидент исчерпан. Иван обнял жену, она крепко поцеловала его в губы. Муж Марии был из тех мужчин, которые не ревнуют, а наоборот, возбуждаются от похождений своей жены.

За три недели в Домачево, я успел побывать в разных местах, увидеть и услышать много интересного. В начале недели Иван договорился с начальником заставы о сенокосе на территории границы. В воскресенье рано утром два косаря и мы вдвоем приехали на заставу. Нам показали большой луг и велели вывезти траву до 18 часов. При этом нигде нечего не трогать и яблоки не рвать. Траву до обеда свалили. Ее хватило на две машины. В назначенное время мы покинули границу. Правда, от соблазна не удержались. Сами поели яблок и еще домой прихватили. На заставе нас разоблачили и поругали за содеянное. Конечно, нам было стыдно. Пока с нами шел разговор, один из пограничников безошибочно сунул руку в тайник и вытянул из травы около ведра яблок. Мы не подозревали, что за нами следит «секрет».

Всю неделю нам с сестрой пришлось сушить сено. Тяжело было. Но справились, благо, что не было дождя. В выходной день Иван позвал тех же мужиков и все вместе мы набили полный сарай отличного сена. Я даже маме написал, что с сеном справились и что я ежедневно пью парное молоко.

Был я и на болоте, где работал Иван. Объект огромный, весь заросший жесткой травой и мелколесьем. Посмотрел, как отбывают трудовую повинность крестьяне-единоличники. Не видят они потребности в этой мелиорации, отсюда и работают без стараний, за справку. Помог Ивану расставить колышки на проекцию новой канавы и стал собираться домой.

Вышел с болота прямо на полотно железной дороги. Время до прибытия поезда много, а до полустанка идти меньше километра. Сел на рельсу и стал смотреть вокруг. Не далеко от меня два пограничника, сидя верхом на лошадях, боронуют на ночь погранполосу. Сама полоса защищена с внешней стороны от людей и животных изгородью из колючей проволоки. На границе таких полос две. Эта, на которую я смотрю, — вторая погранполоса. Первую я видел, когда косили траву. Та на самой границе, рядом с погранстолбами, за 800 метров отсюда. «Так что граница на замке», — подумал я. В подтверждении этому откуда не возьмись появился пограничник, проверил мой пропуск и велел мне удалиться отсюда.

Проверка документов всегда вызвала во мне страх, так как постоянно присутствовала угроза задержания. Все жители приграничной зоны имели в паспорте красный штамп с цифрой «1», а у меня же в паспорте стоял синий штамп с отметкой о временном проживании. Увидит такой штамп малограмотный солдат и ведет меня разбираться к начальнику караула. Патрулей же было много, как будто вокруг одни шпионы и перебежчики. При такой обстановке мне не интересно было даже гулять по Домачево.

Перед самым отъездом в Лепель послала меня Мария на конечную станцию Томашовку. Там я должен был купить муки и сахара для мамы и посмотреть Заграницу. Она здесь была отчетлива видна.

Вот и рынок. Вдали на возвышенности виден польский город Волтава. Внизу река, которая делит местность на русскую и польскую. Отчетливо видны дома, улицы, в движении машины и люди, но все это в уменьшенном виде. Как на лубке. Шум города до меня не доносится. Зато голых польских детей, плавающих в реке, отчетливо вижу и слышу их радостные голоса. Мысленно я отрываюсь от детей и в миг оказываюсь далеко за Волтавой, где-то там, у стен города Зелёна Гура — родины моего отца. Сердце учащенно бьется от тоски по отцу и неведомой мне исторической родине.

В Домачево с покупками вернулся я уже в сумерках. Вместе с сестрой поужинали, выпил я свою кружку парного молока и завалился спать.

Подошел срок отъезда домой к маме. В гостях хорошо, а дома лучше. Накануне Мария собрала посылочку для дома. Положила муку, гречневую крупу, сахар, немного конфет, масло топленое и отрез на платье. В дорогу дала огурцов малосольных, половину вареной курицы, яйца и хлеб. Купила билет и дала мне денег на радио. Иван купил мне на память фотоаппарат «Комсомолец» за 12 рублей — первый малоформатный аппарат 6х6. Спасибо им за всё.

Домой приехал поздно вечером. Мама уже спала, и ее пришлось разбудить. На скорую руку она приготовила ужин. Кушать особенно не хотелось, но яичницу съел с удовольствием. Слово за слово, и разговорам нашим не видно было конца. В восторге от поездки, мне хотелось рассказать все и ничего не пропустить. Из моего разговора мама поняла, что детям хорошо, и живут они в мире и согласии. Посылка от них понравилась, особенно отрез на платье. Не осталась без внимания и моя персона. В ее глазах я посвежел, слегка загорел и немножко пополнел. Мне так не казалось.

Помолчав немного, мама рассказала, что Замковский Леня после окончания ФЗУ отказался ехать по направлению. Приехал домой и теперь прячется от милиции. «Говорят, арестуют»,— сказала мама. «Жалко друга», — ответил я. За разговорами не заметили, как подкралось утро нового дня. Благо летние ночи коротки.



***



При наличии денег, радиоточку установить было не сложно. Потребовалась на это одна неделя. Стоило сходить на почту, заплатить 35 рублей за установку, еще 5 рублей абонентской платы и 6 рублей за репродуктор-тарелку. Устанавливать точку пришел монтер радиоузла Валерий Шаврак, мой знакомый, немного старше меня. Затратив на установку часа полтора, он ушел, а наш дом наполнился музыкой Всесоюзного радио. Теперь мы с мамой стали проводить много времени у репродуктора. Постоянно слушали последние известия, концерты, спектакли. Любили слушать песни в исполнении Козина, Лемешева, Козловского, Ковалевой, Шульженко и других артистов. Радио работало у нас с 7 часов утра и до 22 часов вечера. Выключали его только во время грозы и на ночь. Теперь у нас были свет и радио-атрибуты различия между городом и деревней. Радио заменяло нам часы, которых у нас еще не было.

Лёня Замковский на самом деле сбежал после окончания училища. Без копейки в кармане шел пешком с Витебска в Лепель (120 км). Одну ночь ночевал в копне сена. Измученный и голодный пришел домой к старым больным родителям, младшей сестре и брату. По сути, Лёня был потенциальный кормилец всей семьи. Два дня просидел в бобах среди картофеля, а утром третьего дня Лёню поднял с постели милиционер. В этот же день судили и приговорили к четырем месяцам тюрьмы. Наказание отбывал в Лепеле на стройках города. После отсидки устроился на строительство нового льнозавода на берегу Белого озера. Принимал участие в строительстве ГЭС. Лёня — это человек приросший корнями к своей малой родине г. Лепелю. Где бы он ни был, всегда возвращался домой. Будь то армия, или освоение целины. Кстати, на целине женился и не остался там, а привез жену, Катю, домой. Здесь они построили себе дом и вырастили детей. Лёня, теперь уже Леонид Васильевич, стал кроме каменщика еще и мастером-печником. Клал печи превосходно, отсюда и заказов у него было на год вперед.

В каждый мой приезд в Лепель, пока живы были его родители, я вначале всегда заходил к ним, в знак памяти о трудно прожитых годах. Затем шел к другу Лёне, где мы подолгу вели беседы о житье-бытье в прошлом и теперешнем времени. Я по-доброму завидовал ему.

К окончанию летних каникул я освоил свой «Комсомолец». Умел фотографировать, проявлять пленку и печатать фотокарточки. Качество их, правда, оставляло желать лучшего. Однако, благодаря фотоделу, вокруг меня начали кучковаться ребята из седьмого класса: Барчук В., Корнилович В., Заприварин В. и некоторые другие.