Память о прошлом. Пути-дороги

Девочки наши Ольховка Н., Бородынец В., Иванова Н. и другие поступили в педучилище — благо оно было в Лепеле и им не пришлось уезжать из дома, а родителям нести дополнительные затраты на их обучение. Яско и Карнилович поступили на шестимесячные курсы строительных десятников. Курсы в городе были разовые, занятия проводились в бывшей школе водников, по окончанию их ребята остались работать в Лепеле.

Хорошисты наши — Сережа Мисник и Саша Бесарабов — подались на государственное обеспечение. Первый подал документы в Рижскую мореходку — поступил, проучился два года и погиб во время водолазной практики. Второй поступал в Ленинградское речное училище — не прошел по конкурсу, вернулся в Лепель и продолжил учебу в восьмом классе белорусской средней школы (БСШ). Её как раз к этому времени восстановили после войны.



Учиться со мной в Полоцком лесном техникуме пожелали Корнилович Ваня и Мисник Павел.

Паше во время войны оторвало правую руку. Жил он в деревне Черноручье с отцом и мачехой. Как-то раз я бывал у него с ночевкой: ходил с ребятами в колхозный сад (страшно было — ночь темная хоть глаза выколи и место незнакомое). Тогда же видел, как танцуют настоящую белорусскую польку — больше всего доставалось полу, сапогам и рубашкам, которые по окончанию танца выжимали от пота.



Корнилович Ваня жил в Лепеле, в железнодорожном доме за бетонным мостом. В детстве он потерял левый глаз. Отец его работал путевым обходчиком.



Среди нашей компании один только я был с руками и глазами, но с хилым здоровьем. Болячки ко мне липли как семена репейника к ветхой одежонке. Чтобы я поправился, мама давала мне натощак выпивать по столовой ложке внутреннего свиного топленого сала.



Зашла однажды к нам старая нищенка. Мама стала жаловаться ей на мое здоровье. Та посмотрела и говорит: «Это сухотка — чахотка значит по-русски». Мочу свою пусть пьет, здоровым будет, не помрет. Разговор этот остался в моей памяти на всю жизнь.



Ехать в Полоцк решили поездом с пересадкой в Орше. При посадке я зацепился правой ногой за ступеньку вагона и оторвал подошву до самого каблука. В вагоне сел на скамейку, подвязал подошву шнурком и задумался, как мне выйти из ахового положения. Смотрю в окно. Поезд идет медленно, окутывая дымом вагоны. Тяжело тянуть паровозу состав по недавно восстановленной дороге. Её основательно испортили во время войны: сначала немцы — сузив колею до Европейских стандартов, а в 1943 году — партизаны доконали её своей «рельсовой войной». От разъезда «Жестянка» около Лепеля и до Орши все мосты были взорваны, а каждая рельса выщерблена шашкой тола. Это уже была не железная дорога, а две полосы железного лома.



Пока восстанавливали дорогу, перевозки людей и грузов осуществляли автомобили. Автовокзал заменила площадь у бывшей школы водников. Здесь же в столовой можно было и пообедать. Автобусов не было. Помнится, первую партию вербованных людей везли до Витебска на приспособленной машине. Ехала в этой машине соседка Анна Сильванович с мужем по фамилии Демка.



Заметила меня Аня за деревней «Зеленка», куда я ходил за орехами, стала кричать и махать руками, прощаясь со мной и своей малой Родиной. Карелия стала навсегда её домом.



В Оршу прибыли утром, выходим из вагона, а на перроне стоит мой старый знакомый Мамойка, как будто ждет меня. Подошел к нему, поздоровались, и он тут же заметил мой рваный ботинок. Пошли с ним за вокзал в будку к горячему сапожнику. Женщина мастер аккуратно починила ботинок за 40 копеек мелочью — теперь мне не стыдно было ехать дальше.



В Полоцке разыскали улицу Фрунзе и техникум на ней. Приехали, как и хотели впритык, чтобы при удачной сдаче экзаменов остаться в городе на неделю до 1 сентября. Экзамены сдали, но не утешительно — прошел по конкурсу один я. Ребята в тот же день уехали домой. Судьба их сложилась неплохо: Карнилович кончил горный техникум в городе Донецке и стал маркшейдером. Мисник после десятилетки закончил заочно могилевский пединститут.



Я переночевал еще одну ночь в общежитии и утром следующего дня начал искать квартиру. Нашел её довольно быстро — рядом с техникумом. В небольшом деревянном доме жила пожилая хозяйка с дочкой Лизой и её сыном Игорьком, 5 лет. При стипендии 20 рублей я договорился за 10 рублей в месяц пользоваться кухней, столовой, заниматься и спать в проходной комнате Лизы. Для занятий был стол, а для сна оттоманка. Днем лег отдохнуть и заметил в комнате Лизы большое трюмо, в котором был полный обзор её комнаты. В первую же ночь я ждал с нетерпением Лизу, чтобы увидеть ее обнаженное тело. К сожалению, она пришла поздно и я, так и не дождавшись ее, заснул. Работала Лиза машинисткой в воинской части и часто по вечерам оставалась на службе в ожидании экстренной работы. В те годы такой порядок считался нормальным.



Во второй вечер я лег пораньше и к ее приходу уже бодрствовал. Слышу, Лиза пришла, надела мягкие тапочки, чтобы меня не разбудить, и прошмыгнула в свою комнату. Посидев пару минут на пуфике, Лиза поднялась и, прихватив обеими руками края платья, стала поднимать его к верху. Моему взору открылась интимная картина, ранее прикрытая платьем: голубой пояс с резинкой для чулок, такого же цвета трусики, плотно прилегающие к попе и ляжкам, бюстгальтер, сильно стягивающий грудь. Тело Лизы, словно магнитом влекло меня к себе. Так хотелось сделать пару прыжков и, расстегнув пуговки бюстгальтера, выпустить на свободу ее титюльки. Но чувство страха за последствия остановило меня.



Неделя до занятий прошла быстро. Я дважды побывал у стен Святой Софии, третьего по величине собора после Киевского и Новгородского. Ходил в действующую церковь Святой. Евфросинии, видел там живых монахинь. Любовался гладью вод Западной Двины, куда вливает свои воды милая сердцу родная Ула.



В первый день учебного года собрали нас в большом зале. Первым делом рассказали как надо вести себя. Запомнил, что плевать в помещении нельзя — «плевок в здании — это плевок в каждого, так как он высохнет, и все будут вдыхать его». Запомнил так же, что студентов в городе дразнят короедами.



Затем речь пошла о деньгах. В первые же десять дней надо заплатить за учебу, учебники, купить спортивный костюм — без него на уроки физкультуры не пустят. Итак, предстояли большие затраты, а в кармане 30 рублей (20 ушли на дорогу и оплату квартиры). Из домашних продуктов — мешочек фасоли я уже доедал, а нужно было еще оплатить картошку, которую клала в суп хозяйка. Решил спортивный костюм за 18 рублей не покупать и посмотреть, что получится.



И вот пришел день с уроком физкультуры. Меня, и еще троих, к уроку не допустили, поставив в журнал по двойке. «При таком отношении к учебе могут не допустить к экзаменам», — сказал учитель. В тот день на другие занятия я уже не пошел. Взвесив источники финансирования и расходы, я понял, что мне эту лямку не вытянуть.



На следующий день я покинул Полоцк. Мой уход хозяйка приняла равнодушно. Остаток неиспользованных денег за квартиру ушел в счет оплаты картошки. Первым делом зашел на рынок. На оставшиеся деньги купил морскую фуражку с крабом (у меня не было никакой) и килограмм беломорской селедки, как сейчас помню, за шесть рублей для мамы.



Не располагая деньгами, я решил идти пешком. Было раннее утро — из репродукторов разносился гимн Советского Союза. Дорога на Ушачи-Лепель была совершенна пустынна. Вдруг откуда-то из подворотни наперерез мне выскочил бородатый дед и попросил милостыню. Я испуганно посмотрел на него и дал двадцатикопеечную монету. Дед как появился, так и исчез. После этого случая я прошел немного пути, как меня неожиданно нагнала полуторка, остановилась рядом. Молодой шофер из кабины спросил: «Куда путь держим?». «В Лепель», — ответил я. «Садись, до Ушачи довезу, туда еду». Залез в кузов — в кабине кто-то сидел.



От Ушачи пошел пешком по старой дороге — до Лепеля больше не было ни одной машины. Без остановки дошел до Лесных озер, там и искупался. К вечеру пришел в деревню Старый Лепель. Теперь уже и сам город Лепель рядом. Солнце еще высоко. Подождал на берегу озера сумерек. Как-то неудобно было встречаться в городе со знакомыми людьми и объяснять мотивы моего возвращения. Совсем стало темно, когда я вошел во двор и встретил маму. Моему возвращению она обрадовалась, что подняло мое настроение. Через годы я понял эту радость одинокого человека — моей мамы.