Глава 25. Послевоенные будни

В начале лета 1946 года вернулась из Германии Мария. Приехала не одна. С ней был мобилизованный солдат. Ехали из г. Витебска в Лепель на попутной машине. Остановилисьна площади у бывшей школы водников у нового моста. Оставив солдата у вещей, сама Мария прибежала домой в разведку. Как-никак, больше двух лет не была дома. Мало ли что могло случиться за это время. Приезду Марии мы сильно обрадовались. Ожидания наши, наконец, сбылись. Вот она стоит перед нами живая, такая же веселая, как и раньше.

— Быть долго дома пока не могу, — сказала Мария, — меня ждет муж с вещами за новым мостом. Зовут его Иваном. Фамилия теперь моя и его — Хомченко.

Вещи их состояли из четырех узлов и велосипеда на ходу. Весь скарб принесли за два раза. Больше всего я обрадовался велосипеду. В течение всей следующей недели я прилично научился гонять на нем. Иван ничего не имел против этого, хотя велосипеду изрядно досталось от моей учебы.

За ужином обсуждали перипетии прошлой жизни и строили планы на будущее. Свою задержку по дороге домой Мария объяснила медленной передачей их от Западных союзников Восточным органам, да и фильтрация происходила слишком долго. Затем, когда познакомилась с Ваней пришлось ждать его демобилизации. Теперь уже все позади и нужно обустраивать жизнь сначала.

— Почему,Маруся, сначала? – спросил наш зять.

– Я работал до войны мелиоратором. Исходилвсе болота Домачевского района Брестской области. Поеду туда, и меня снова возьмут на прежнюю работу. Не откладывая в долгий ящик, Хомченко Иван поехал в Брест. Поездка Ивана в Брест была удачной. Его приняли мелиоратором на старое, довоенное место. Определили и работу – осушение болота возле деревни Кобелка. Техники не придали никакой. Мелиорационные канавы копали вручную крестьяне-единоличники. Две недели дали Ивану на обустройство и оформление документов. Квартиру выделили в г.Домачеве в доме на две половины. Соседом его стал работник райисполкома с женой.

Иван перевез из Лепеля Марию. Поначалу ей была непривычна роль домохозяйки. Со временем она привыкла, познакомилась с новым для нее городом и соседями. Муж бывал дома только по выходным – все будние дни проводил в отъезде на свое болото.





Мы с мамой снова остались вдвоем, в постоянной борьбе за свое выживание. От брата Людвига приходили время от времени солдатские письма-треугольники с описанием своей жизни. Однажды приходит письмо под фамилией Русаков. В письме объяснение – это наш писарь поменял мне фамилию. Ему не понравилось «Рисак» и он поставил в списке «Русаков». Моя мама сказала: «может и к лучшему, что разные фамилии с отцом. Чем черт не шутит? А вдруг начнут вылавливать «врагов народа» теперь среди их детей?».

Служил братик хорошо в летной части на аэродроме под г. Кобрин Брестской области. Мы даже получили благодарственное письмо от командира части. Непривычно было получать официальные письма. Сначала даже испугались – не случилось ли что с братом. Оказалось наоборот – он отличник боевой подготовки.





А маме все время не везло. Мало того, что у нее постоянно болело сердце - весной на копке «шитиков» уколола палец на правой руке. Палец загноился; покраснела и распухла вся рука. Самолечение продолжалось не один месяц. Слава Богу – закончилось все хорошо, мама поправилась, но палец до конца ее жизни остался покореженным и без ногтя. Сразу же после этого появились неясные боли в животе. Постоянные запоры и сильные боли в правой нижней части живота не давали ей покоя. Приходилось часто ставить клизмы и прикладывать теплую грелку на больное место.

Вспоминаю один из таких приступов. Я грею воду на треноге, мелкие дрова дают мало тепла. Вода греется медленно, мама стонет. Не доведя воду до кипения, я наливаю в грелку и несу маме. Ей как будто становится легче. Я прилег на кровать и сразу заснул. Сквозь сон слышу – мама снова зовет меня. Ей опять стало плохо. — Сходи,сынок, за доктором, — говорит она. Я одеваюсь и темной ночью иду на улицу Пушкинскую, просить врача прийти к нам, посмотреть маму. Калитка закрыта. Лезу через забор, стучу в двери. На стук выходит врач (образ его перед глазами и сегодня, а фамилию забыл). Говорит:

—Что опять маме плохо? Сейчас приду.

Было так не один раз. И всегда безвозмездно. Года через два, наверное, встретив меня на улице, врач сказал, чтобы теперь я обращался в поликлинику, так как он работает санитарным врачом. Со временем мама приспособилась готовить настойку чеснока на водке и пила ее маленькими глотками при появлении первых симптомов приступа. Живот перестал мучить ее так сильно, как прежде.

Однако,сколько я себя помню, что-то у нее болело всегда. В следующий раз она серьезно заболела после посадки картофеля. Распухло колено левой ноги, открылась рана, и мама слегла в постель. Вместо подготовки к экзаменам на мои плечи легла работа по дому и уход за больной. По вызову пришел из амбулатории фельдшер Вечерский — старый, опытный медик. Выписал мазь и дал флакончик спирта – смазывать вокруг раны. Болезнь затянулась. Периодически Вечерский навещал больную на дому и без вызова. Видя нашу бедность, он организовал у нас на дому медицинскую комиссию, которая определила маме инвалидность на шесть месяцев. Так мы стали получать небольшую пенсию по инвалидности — в течение полугода это дало возможность покупать лекарства, хлеб и кое-какие продукты. Ведь, хотя мама и была к этому времени женщиной пенсионного возраста, из-за отсутствия полного стажа на госпредприятиях в пенсии ей отказали. Работа в сельском хозяйстве и в оккупации в расчет не принималась. Как старому и больному человеку Советскоег осударство соизволило оказать ей материальную помощь — ежемесячно выплачивая по 8 рублей.

Нога постепенно стала поправляться, и мы решили отблагодарить нашего спасителя. Я поймал в загоне самого большого молодого петушка, мама перевязала ему старыми тряпками крылья и ноги, и отправила меня к Вечерским. Жили они за рынком на ул.Пролетарской напротив Ардыновичей. Дом у них был большой, за высоким забором. Я открыл калитку и вошел во двор. Там оказалась хозяйка дома. Вынув из сумки петушка, я стал подавать его хозяйке. Она в недоумении спросила меня:

— Зачем это?

Я объяснил, как сумел, что это в благодарность доктору Вечерскому, за то, что он вылечил мою маму. Ой, что тут началось – не пересказать. Я в испуге попятился, поняв только, из всех криков, что «взяток они не берут», задел ногой за какое-то корыто, упал и выпустил петушка. Оказавшись на свободе, петух начал бойко подскакивать, разорвал мамину завязку на ногах и, долго не раздумывая, помчался во всю прыть в дровяник. Там его достать было не так-то просто. Мне ничего не оставалось делать, как только шмыгнуть за ворота дома. Спустя месяца два, оказавшись случайно у дома Вечерских, я увидел во дворе свободно гуляющим красавца петуха. Жив, Петя, молодец!





Постоянная забота о выживании никогда не покидала нас. Главным кормильцем была земля. Огород большой – соток двадцать. Сажали картошку, сеяли зерновые, выращивали овощи. Сено с лужка продавали или меняли на молоко. Делали все в основном вручную. Из живности были постоянно курочки, периодически — кролики. Поросенка держали не каждый год. При недостатке кормом больше двух пудов он у нас не вырастал. Денежные доходы поступали от квартирантов – постоянно держали за 20 рублей в месяц двоих студентов. Немного денег зарабатывали мы с Петей, пока он жил еще в Лепеле, заготовкой дров для гончарки, где обжигалась керамическая посуда. А с Ленькой Замковским – сдавали свинец в ту же гончарку.

Еще с довоенных времен из города в военный городок шел по опорам свинцовый кабель. В конце сороковых годов его почему-то сбросили на землю. Лежал он года два, пока гончары Исаак и Ицка догадались, что его можно использовать для глазуровки посуды. Вот мы с Ленькой и поставляли им свинцовые трубки, а они пережигали их, помешивая кочергой, в чугунном котле в свинцовую пыль. Процесс шел медленно, выделяя вонючий газ, который гончары вдыхали, не подозревая, что это вредит их здоровью. Зато посуда после обжига получалась гладкой и блестящей.





Играя летним вечером в лапту, Вовка Шушкевич рассказал нам, что он с пацанами ходил в Боровку за медью, принес ее оттуда 5 килограмм и получил за это 10 рублей. Мы с Ленькой заохотились тоже и уговорили его взять нас с собой. На следующий день мы уже шли втроем, и у каждого из нас за плечами была торба с зубилом и молотком. Во второй Боровке прошли городок — вокруг никого. Подошли к капонирам, заполненным снарядами без гильз. Сбросили с плеч мешки, и за работу. Наносили наверх снарядов и начали при помощи зубила снимать с них пояски из красной меди. Работа шла быстро, можно было набрать много, но как донести? Я взял в тот раз 6 килограмм, Лёнька не меньше. Медь сдали, незаходя домой. Деньги отдали родителям. Ходили в Боровку на промысел не один раз, и никто не выгнал нас оттуда, хотя мы этого и очень боялись.





В послевоенные годы было много взрывчатки. Использовали ее для глушения рыбы. Дело это было и опасное, и наказуемое. Однако народ рисковал, особенно молодые хлопцы. Как-то раз мой друг Петька и мне предложил пойти вместе с ним на взрывную рыбалку. У него был боевой снаряд, запал, и бикфордов шнур. Нужно было только отвинтить головку снаряда, вставить в отверстие запал со шнуром и замазать солидолом — все, глушилка будет готова. За этим делом пошли мы в их баню. Он впереди, я сзади. Петя открыл дверь, и посмотрев на меня грубо спросил:

— А ты куда? Ну-ка шагай отсюда подальше. Я буду делать все один.

И, закрыв засобой двери, скрылся в бане. Когда, после мучительных минут ожидания, он наконец вышел из бани, на лице его играла улыбка.

— Порядок,теперь можно идти за рыбой, — сказал он.

Прихватив с собой сумку под рыбу, положили в нее снаряд и двинулись в путь. Шли долго, за Баневский мост. Петя давно облюбовал под высоким берегом реки заводь, соединенную с речкой неширокой горловиной. Тут должна быть рыба — за лето, небось, нагуляла вес. Я посмотрел вниз — метрах в десяти, на гладкой поверхности воды зеленели листья кувшинок. Петя зажег спичку и поднес ее к бикфордову шнуру. Оттуда вырвалось голубое пламя, и Петя тут же бросил фугас вниз. Не успели мы, и прилечь, как раздался мощный взрыв, подняв столб жидкой грязи.

— Вот это да!— сказал Петя, — без рыбы не будем.

Но, увы, рыбы не было. Спустились вниз, обошли лагуну вокруг, присматриваясь к воде, но ничего не заметив, поднялись наверх. Я взял пустую сумку и молча пошел за другом.

— Чего приуныл, Петя? — спросил я, — в следующий раз найдем получше местечко.

— А где взятьвзрывчатку? — спросил Петя. — Не всегда валяются целые снаряды. У меня были большие надежды на этот взрыв. Вот, уж думал я, сегодня то наедимся рыбки доотвала. Ан нет, не получилось!

— Мечтатель ты, дружище, — сказал я, и мы прибавили шагу.





Во время летних каникул баклуши бить не приходилось. Все ребята старались что-нибудь сделать для дома. Ходили за ягодами — собирали, не разбирая в одно ведерко и землянику и чернику. Главное было — собрать как можно больше. Ходили одни, без старших. Вели себя прилично, и в лесу, и по дороге. Постоянно спорили, кто больше собрал ягод. Тут уж не обходилось без замеров. Тот, кто собрал больше всех, считался передовиком.


Особое местов жизни ребят нашей улицы занимали грибы. За ними ходили ватагой. Собирались с вечера на сеновале у Сильвановичей. Отец их, дядя Лука, будил нас с выгоном коров в поле. Ходили далеко: за Боровку, Старое Лядно или Козьи хребты за речку Эссу. Шли пешком. Все съестные запасы съедали по пути в лес. Чтобы меньше хотелось есть, не пропускали ягоды — бросали их прямо в рот. Грибы брали все: от белых до сыроежек. Знатоком по грибам был я. Каждый неизвестный гриб показывали мне. Во время нашего присутствия лес оживал от перекриков и треска сухих сучьев. Часов у нас не было, домой уходили по усталости. Обычно собирались около меня, и начинали созывать остальных усердных сборщиков. Эхо разносило наши голоса по всему лесу. Кстати, теперь, как не кричи, эхо отзывается слабо, и голос затухает рядом. Наконец, когда все собирались, мы двигались к опушке леса – на дорогу к дому. Идти было тяжело — каждый шел с грузом. Опять затевался спор — кто больше собрал боровиков? Грибы высыпались на землю, и начинался подсчет. Определяли победителя. За это время отдыхали и затем шли дальше. Теперь уже чувствоваласьне не только усталость, но и голод.


Помнится, как-то раз, кто-то из ребят нашел на дороге клок гороховой соломы. Прощупали всю. Выбрали и съели все что можно, до стручка, даже лопатки. Раз нашли клок —значит рядом поле. Все начали напряженно смотреть во все стороны от дороги. Героем станет тот, кто первым увидит гороховое поле и крикнет: «Вижу!». И вот, корзины уже припрятаны рядом с дорогой, а мы цепью, как фрицы на партизан, двигаемся на гороховое поле. Сначала наелись до сыта, а потом набили карманы изапазухи. Трудно было оторваться, но уже не хотелось есть, и становилосьбоязно, — как бы не заметил объездчик. Тогда уж кнута нам было бы не миновать.

На тот раз все обошлось хорошо. Шагаем по пыльной дороге в сторону деревни Зеленка, молчим. Спустились с горки и вот уже прямо у наших ног Белое озеро. Привал. Будем купаться. Приятная влага взбодрила каждого из нас. За одеванием вспомнили снова про гороховое поле, и что первым увидел его Юра. Тут же все стали хвалить его, превращая в настоящего героя. Еще немного пути, и вот мы шагаем уже вдоль военного городка — рукой подать до ранкетов, а там уже плотина, и мы —дома. Время клонится к вечеру. Мать Юры Грибовского встречает нас у плотины, она уже вышла искать своего сына…





В городе многие жители держали коров. Только на правой стороне Системы их было около тридцати. Как в войну, так и после, коров пасли сами хозяева, по очереди. Каждый день выходило два пастуха. У кого не было времени пасти стадо — нанимали со стороны. Таким временщиком бывал и я. В качестве оплаты меня хорошо кормили (три раза в день) и давали литр молока. Занимался я этим с охотой. Вот только подниматься рано не хотелось.

В первое время, после прохождения фронта, в поле, по окопам можно было найти ни одну винтовку и патроны к ним. Хорошо еще, что не было мин — никто из пастухов не покалечился. Любителей пострелять среди ребят было много. В одном месте нашли бельгийский пулемет. Сначала боялись трогать — вдруг заминирован, а потом освоили его и даже постреляли. Ушли домой довольные.

Убитых немецких солдат почти не было. Помнится, как-то раз, случайно наткнулся на одного убитого немца. Он лежал под обрывом на берегу речки у Баневского моста. Никто его не трогал, только мухи кружились над ним. За лето он почему-то не разложился, а высох в мумию.

На следующий год мне пришлось пасти коров вместе с Новомейкой — бабушкой Корсакова Алика. Утром она вышла к коровам с лопатой в руках вместо палки, как это бывало обычно. При перегоне коров на пастбище она сказала мне, что хочет сегодня похоронить немца. Пришлось гнать стадо на излучину реки к Баневскому мосту. Коровы стали там мирно пастись, поедая траву, а мы пошли к трупу. К нашему удивлению никто к нему за целый год не притронулся. Выкопали рядом с ним небольшую могилку, и опустили его в яму, как был — в мундире и сапогах, так и похоронили. Наломали ольховых веток и накрыли ими труп. Земли хватило не только засыпать яму, но и сделать холмик. Бабушка из сучков потолще выложила крестик, перекрестила пятерней и мы пошли к стаду. Время уже к обеду, и мы стали перегонять коров к ветлечебнице на полуденную дойку.

На своем каждодневном месте коровы легли отдыхать и, не теряя времени, пережевывать свою жвачку. От нечего делать я стал всматриваться в морды коров, и в своем воображении угадывать в них лица хозяек. Был самый полдень — солнце стояло высоко в небе. Услышав приближающиеся разговоры хозяек и стук ведер, коровы начали подниматься и идти им на встречу. У хозяек для такой встречи припасены корочки хлеба. Стянув языком с руки гостинец, корова начинает есть его, а хозяйка тем временем, начинает доить корову. Первые струйки молока громко стучат по дну ведер. Все в работе. Я тоже — усевшись поудобнее с аппетитом съедаю, принесенный мне обед. Не проходит и часа, как дойка заканчивается. Женщины с молоком уходят домой, а мы с бабушкой остаемся продолжать свой рабочий день.

Вспоминаю, как однажды, в один из жарких дней молочницы решили искупаться в реке. И вдруг недалеко от берега жена Гайсенка — председателя райпотребсоюза — стала тонуть. В считанные минуты вытянули ее на берег, но спасти от смерти не удалось. Вдальнейшем, пока помнили, никто на этом месте не купался.





Мое умение делать деревянные пистолеты и трещотки вызывало большое любопытство среди детей-дошкольников. Особенно привязались ко мне Алик Корсаков и Петя Досов. Еще через окошко, завидев меня, они, бросив все, бежали ко мне со всех ног, невзирая на окрики своих родителей вернуться домой. Вертелись вокруг меня с надеждой, что сделаю для них деревянный пистолет или трещотку. И я не обманывал их надежд — делал пистолеты с курками, мушками, бойками которые стреляли из гороха метров на пять. Трещотки же издавали такой треск, что все местные грачи вмиг покидали свои гнёзда и неистово начинали кричать на всю Систему.

Как было не сделать игрушку Алику, если мне очень нравилась его сестра? Или Пете, который, как и я, рос без отца. Петю и его сестру воспитывала одна мать, медсестра. Уходя на работу, она вынуждена была оставлять детей одних и частенько просила меня присмотреть за Петей. В знак благодарности приносила мне леденцы. А мама Алика, как-то раз, через бабушку его — Новомейскую — послала мне колечко вкусной колбасы, благо отец его работал колбасником в райпотребсоюзе. Со временем родители Алика переехали жить на другую улицу. Сестра его закончила педучилище и вышла замуж, да и сам Алик вырос, женился и забыл о том времени, когда был малышом.

Петя Досов со временем окреп и превратился в плотного мужика, ездил за пределы Белоруссии на заработки, но долго там не задерживался. При встрече с ним, мы обсуждали жизнь на чужбине. Не нравилась она ему — без родных и близких; тянуло все время домой. В один из таких приездов он остался в Лепеле, женился, работал на Платане, там и жил. В одну из последних встреч сидели мы с ним на Пятачке, он в хорошем костюме — доволен собой и сестрой своей, которая будучи медалисткой поступила в мединститут и стала врачом.

— Сейчас-тохорошо жить? – спросил я.

— Все хорошоу меня, дядя Ваня, — ответил Петя. Да только вот в Лепеле что-то умирает многонароду нынче, и все в основном молодые мужчины.

— Такова судьба каждого человека, сказал я ему. Помни Петя белорусскую поговорку: «Богбярэ не па бородзе, а па чарзе».

— Верно, дядя Ваня, — подтвердил он, и засобирался домой.

Спустя немного времени и я уехал в Петрозаводск. Вскоре, в первом же письме из Лепеля, мне сообщили, что умер Петя Досов. Не веря глазам своим, снова и снова перечитывал я это место, вспоминая нашу последнюю встречу.





Утомленная лошадь свернула во двор дома и, понурив голову, остановилась у дверей сарая. Двое — ездовой и медсестра Таня, слезли с саней и вошли в дом. Встречая гостей из Суши, хозяйка заметила:

— Давненьконе были. Что привело вас в Лепель?

— Несчастье, тетя Флора, — ответила Таня. — Больногопривезли в психбольницу, сейчас только сдали, и прямо к вам. Пустите липереночевать? Рано утром уедем домой, нас ждут там с результатами обследования.

— Пущу, конечно, ночуйте. Мы теперь вдвоем с сыном, чужие бывают очень редко.Недели две назад был ваш высоцкий. В Собес приезжал. Добивается второй группы инвалидности, а ему не дают — говорят: «руки, ноги есть — можно и работать». Ночью плохо стало ему, потерял сознание, изо рта пена пошла. Я напугалась, не знаю, что и делать. Хорошо, что отпустило быстро. Война здоровья не дает.

Ездовой нахлобучил шапку и вышел во двор, ставить лошадь в сарай. Таня продолжила рассказ про больного.

— Зовут его Толя, молодой еще парень, осенью собирался в армию.

— Это не тот ли Толя, что в прошлое лето купил на рынке костюм? — спросила мама, и добавила — Костюм хороший, темно-серый, в елочку. Одевал тут у нас. Ему к лицу, и хорошо сидел на нем. Парень красивый, хоть жени. Я еще спросила, есть ли у него невеста?

— Невесту можно найти, — ответил он. — Только через год в армию возьмут. Вот как вернусь, сразу женюсь.

— Да, это тотТоля, — подтвердила Таня. — Только судьба повернула его жизнь в другую сторону. Человек предполагает, а Бог располагает, — и продолжила рассказ.

— Картофель в том году хороший уродился. Правление колхоза решило до весны хранить его в буртах. Так и сделали. Только народ теперь пошел никудышный — воровать стал. Решили по очереди караулить. Толя не раз ходил туда ночевать, и все нормально было, а вот в последний раз не повезло. Проснулся утром от боли в мизинце. Открыл глаза, а рядом стоит лисица и убегать не торопится. Отогнал ее, посмотрел напалец — крови нет, только ранка чуть заметная осталась. Дома рассказал про лисицу — особого значения никто не придал этому — мало ли кого кусали собаки и ничего с ними не случалось. В начале, и в самом деле, ничего не беспокоило парня. Работал, ходил по субботам в баню, выпивал. Не пропускал танцы, шутил с девчатами, пугал их ненормальными выходками. Прошла зима, и все было хорошо. А вот с началом марта начал он вести себя возбужденно. Вызвали врача. Посмотрел он Толю, и с подозрением на бешенство отправил в Лепель. Вот и привезли мы его в психбольницу. Здесь уже врач без сомнения поставил диагноз - бешенство; положил нашего Толю в отдельную палату, а мне сказал, что лечить больного бессмысленно, летальный исход неизбежен. Лекарства смогут только облегчить его страдания.

Родители Толи приехали в Лепель на следующий день и остановились у нас. Увидели сына, через зарешеченное окошко в двери палаты. Он уже лежал на кровати в предсмертных судорогах. Родители за последние дни выплакали, кажется, все слезы, и слушали врача молча, понурив головы. Разговор шел уже о похоронах их сына. Через день утром, врач сказал, что сын их умер, и уже лежит в гробу. По санитарным требованиям, гроб нельзя открывать, и заносить в дом, его можно забрать и сразу отвести на кладбище. Врач заранее позвонил в Сельский Совет и попросил принять меры предосторожности при похоронах покойного. К приходу машины могила была готова. Гроб, просмоленный гудроном, сняли с кузова и опустили в глубокую яму. Вскоре над могилой Толи появился холмик земли скрестом в ногах. Теперь только, мать его, словно вышла из оцепенения, пришла всебя и со всей силы заголосила на всё деревенское кладбище.





Как гром среди ясного неба блеснула в Лепеле вспышка сыпного тифа. Заболела студентка третьего курса педучилища Разумейка Анна. Все годы обучения она была нашей квартиранткой. Буквально на второй день после каникул пришла Аня с учебы какой-то съежившейся и молчаливой. К еде не притронулась. Сразу же легла в постель под одеяло, накинув сверху пальто.

— Что стобой, Аня, — спросила хозяйка.

— Нездоровится что-то сегодня, знобит все. Ели лекции досидела.

Приложив руку ко лбу девушки, мать моя почувствовала сильный жар.

— Ну, девонька, — сказала она, — Ты горишь вся, у тебя температура.

Мама послала меня к соседям за градусником, своего не было. Температура оказалась около 39 градусов. К ночи мама заварила сухой малины с липовым цветом и дала выпить Аннушке. Ночь прошла тяжело — домашние средства не помогли. Утром вызвали врача. Хотя сыпи еще не было, врач сразу же поставил правильный диагноз — сыпной тиф. Больную забрали в стационар на лечение. Все закончилось хорошо, болезнь отступила и в течение месяца Анна поправилась и выписалась домой. А в городе царил переполох. Три года не было тифа, а тут — на тебе, появился нежданно-негаданно. Началась профилактика. Санэпидстанция провела тщательную дезинфекцию на квартире в городе, и дома в деревне. Городская баня на Канальной работала с утра до вечера, пока не помылись все студенты и преподаватели. Училище закупило кусковое дустовое мыло, по четверти куска которого выдали каждому студенту. Принятые меры оказались своевременными и действенными. Тиф не прошел.

На смену тифу пришла малярия. Откуда появился малярийный комар на Лепельщине никому неведомо. Однако людей заболело много, среди них оказался и я. В городе работала противомалярийная станция в начале улицы Володарского. Здесь по определенной схеме больным выдавали бесплатно таблетки Акрихина. Болезнь протекала приступами. У меня приступы начинались в 11 часов утра каждые третьи сутки. Зная это, я всегда кэтому времени был дома.

Начинался приступ с сильного озноба — меня тогда укрывали всем, что попадало под руку. Спустя какое-то время озноб переходил в лихорадку, чтобы уменьшить жар с меня все начинали снимать. Потом температура снижалась до нормы. Болезнь закончилась осложнением на селезенку — с диагнозом увеличение селезенки меня положили в больницу. Лечил врач Бакштаев. Брат Людвиг, познакомился тогда с их дочерью, и у них завязались довольно серьезные отношения. Однако дальше встреч и разговоров дело не пошло. Чем-тобрат им не подошел.




Вот и Леня Замковский уехал в Витебск. Поступил там в ФЗУ на каменщика. На нашей улице я остался один из ребят довоенного времени. По старой памяти тянуло к дому Сильвановичей. Там я садился на скамейку в палисаднике и созерцал все вокруг.

В поле зрения был весь Пушкинский переулок и целый квартал улицы Володарского. Воскресный день. Тихо вокруг. Первой появилась на улице мать Пети, тетя Пелагея. Это она направилась в церковь, к обеде. Отошла немного вперед, развернулась назад, подняла левой рукой парализованную правую, перекрестила себя, свой дом, и зашагала вперед, подтягивая правую ногу к левой.

А вот и мать Лени, тётя Оля вышла на улицу с пустым ведром. Увидела, что я сижу, и вместо колодца подошла ко мне. У неё дело — кролик вырос и некому убить его. Пришлось пообещать ей, что это сделаю я, вместо Лёни. Тётя Оля своим пустым ведром напомнила мне, как мы с её сыном впервый год после войны подожгли речку. А дело было так. В военном городке было много карбида. Набрали мы его там по противогазной сумке и понесли домой, может пригодится. Подошли к речке, сняли сумки, чтобы не замочить их при переходе на ту сторону (теперь здесь мост). Стоим на берегу, переминаемся с ноги на ногу. Уж совсем было собрались идти, — тут подходит знакомый парень по фамилии Мамойка.

— Карбид несете? — спросил он. — Давайте подожжем речку?

— А как этобудет вода гореть? — удивились мы.

— Очень просто, нужно только немного карбиду опустить в воду, и вы увидите это сами.

Я взял горсть порошка и высыпал тут же у берега. Мамойка чиркнул спичку и бросил туда. Выделяемые из воды пузырьки вмиг загорелись. Интересно, на самом деле речка горит. Мы стали бросать карбид, пока весь не выбросили. Тем временем пламя поплыло по течению вдоль реки. Откуда ни возьмись понабежали женщины и стали ругать нас. А хозяйка соседнего дома примчалась с ведром и начала заливать пламя, но оно не затухало, а разгоралось еще пуще. Тут уж нам стало не до смеха, мы испугались и убежали с места нашей проказы, оставив на берегу новые противогазные сумки.

Кролика у Замковских я убил. Пришлось резать и поросенка у Сильвановичей. Помогали мне дядя Лукаш и сын его Василёк. Поросенок не кролик, однако справились. По окончании работы съели сковороду свежего жаренного сала с печенкой. И домой еще я принес кусок сала и мяса.




В то лето я решил накачать мускулы. Неприятно было себе самому смотреть на свои руки-ниточки и впалую грудь. Попросил я у дяди Луки лодку, которая стояла на берегу без дела, и в течение целого месяца стал работать на заготовке дров. Заберусь в лодку и сплавлюсь вниз по течению: увижу толстый кустарник, нарублю полную лодку ольхи с осиной и гребу вверх по реке домой. Тяжело грести против течения, но мне это и надо для физического развития.

За время таких тренировок нарубил и сложил я целую поленницу дров, только вот телосложение мое осталось по-прежнему хилым.

Эта затея имела неожиданное продолжение. Уже в самом конце летних каникул, директор нашей школы, Иван Степанович, пригласил меня на заготовку леса. В Пышнинском лесничестве выписал он восемь лесин на корню. Утром пораньше жена его, Роза Соломоновна хорошо накормила нас, и мы отправились на лесоповал. Прошли город, и на пышнинском тракте стали поджидать попутную машину. Первый же проходящий мимо лесовоз-Студебекер подобрал нас.

К месту работы прибыли быстро. Все деревья, подлежащие рубке, были уже помечены засечками. Нам оставалось совсем немного: спилить их, окерзать сучья, раскрыжевать и скатать бревна в штабель. За работу принялись сходу. Свалили в одну линию золотоствольные сосны с небольшими шапками сучьев на макушках. Работали споро, и часа через три приступили к обедус отдыхом. Провизии хозяйка положилацелую сумку. Все было вкусно и сытно. Особенно мне понравилось есть хлеб с масломи малосольными огурцами. Пристрастие к такой еде осталось на всю жизнь.

Вовремя обеда подошел лесник, показал место, куда скатать бревна, чтобы можнобыло подойти машине.

— Хорошая работа у лесоводов, — сказал я, когда ушел лесник. — С их помощью из маленьких семечек вырастают такие высокие сосны. Еще они берегут лес от пожаров и самовольных порубок. При этом, постоянное пребывание в лесу благотворно влияетна их здоровье.

— Правильно мыслишь, — подтвердил Иван Степанович.

— Лес – это зеленое золото, — заговорил теперь он. — Сколько его нужно государству на новостройки страны. Вон как его рубят сейчас, чтобы залечить раны войны. Сам видел, как часто ходят по трассе Студебекеры, и все с лесом? Специальность лесовода нужна сейчас, какникогда.

— Так, что поступай паренек после 7-го класса в Полоцкий лесой техникум, — посоветовал Иван Степанович.

— Подумаю, — ответил я. Закончив работу, мы усталые, но довольные, зашагали к трассе. Домой явились засветло.