Память о прошлом. Глава 17. Лепель под оккупацией.

   Немцы появились в городе сразу и много. Вчера еще ничто не предвещало нашествия зеленой орды. Вокруг было тихо и по-летнему жарко. Обыватели, в большинстве своем, заперлись в домах в ожидании чего-то страшного. К вечеру народ понял – город без власти. Люди те, что посмелее и покрепче пошли в злачные места запасаться продуктами и промтоварами. Брали все, но в основном съестное: муку, крупу, сахар. С военного городка тащили мешки с сухарями. Благо их там было очень много. Страна, готовясь к войне, хранила свой неприкосновенный запас в укрепрайонах.

   Немцы вливались в город, заполняя собой улицу за улицей. Повсюду слышалась незнакомая речь, напевы губной гармошки, запахи еды полевых кухонь и непривычный грохот, лязг и шум военной техники. Передохнув какое-то время, основная махина удалилась в сторону фронта. Часть войск осталась в городе на неопределенное время. Заняли они все пустующие помещения учреждений, школы, детсады и ясли. Лепель стал опорным пунктом на стратегической дороге Минск – Витебск. Содержание дороги в исправном и безопасном состоянии было одной из главных задач военного гарнизона.

   Для защиты от нападения партизан вырубался лес и кустарник по обе стороны дороги в глубину на 50 метров. Для уничтожения мин, заложенных партизанами, крестьяне близ лежащих деревень, протаскивали по дороге деревянные катки. Человек шел впереди и вел за собой лошадь на длинной вожже. Сама лошадь была привязана от катка еще веревкой метров десяти. Вся эта осторожность не гарантировала полной безопасности. Случались всякие варианты: гибли люди, лошади, подрывались машины. Изуродованный автомобиль тянули в Лепель на ремонт, а к месту взрыва направлялся спецотряд для наказания подрывников. За удачно выполненное задание, партизаны получали благодарность, а крестьяне от немцев наказание.

   В городе на постоянной основе работали немецкие органы власти: гестапо, жандармерия, фельд и сельхозкамендатуры, комендант города. Из числа местного населения были созданы: Городская Управа во главе с бургомистром по фамилии Неделько и полиция под руководством начальника Сорокина. Первый сбежал с немцами, а второго поймали и советский суд приговорил его к расстрелу.

   Горуправа занималась вопросами трудовой повинности населения, жильем и другими хозяйственными делами. Исполнение решений горуправы лежало на старостах. На системе старостой был Тамковский, с возвратом советской власти получил десять лет концлагерей.

   Весь трудоспособный народ делился на три группы в зависимости от пола, возраста, здоровья и наличия детей. Каждый человек получал на месяц трудкарту с указанием дней отработки: 25,20 и 15 соответственно. Дневная норма хлеба зависела от выданной карты: 500,400 и 300 грамм. Детям полагалось 200 грамм хлеба в день. Евреям выдавали хлеб оптом на все гетто, и получал его староста Гардон.

   В полицию первоначально поступали добровольно, молодые парни из города и района. Казарма их располагалась, летом и осенью 1941 года, по улице Карла Маркса. В этом же доме потом был суд и сельхоз выставка, а после войны «Военнторг». Запомнился один разговор между полицаями, которые хвалили крепкие сигареты, хорошее питание и теплое нижнее белье.

   С полной нагрузкой работала сельхозкамендатура. Здесь были консультанты по сельскому хозяйству. Отсюда шли в деревню налоги на продукты питания. Их специалисты делили землю в городе и на селе. Удобные земли, как урочище «Таборище», «Селище» и другие были быстро распределены. Тому, кто не успел первым получить землю, давали, что придется. Отцу друга моего Пети, дяде Луке, выделили кусок неудобья за женской купальней. Это был белый песок, на котором росли бессмертник и хвощ, да сухой мох перекати-поле. Урожая здесь никогда никакого не было.

   В здании сельхозкомендатуры, а это был небольшой дом по улице Максима Горького за улицей Советской, было всегда людно. Я там частенько бывал, слушал, о чем говорят взрослые. Почему-то меня никто оттуда не гнал. На стенах висели плакаты культурных пастбищ, о которых у нас никто и понятия не имел. На других плакатах была показана вспашка пароконным плугом Сака, красивые жеребцы, тучные быки и курносые хряки. Во дворе стояли для раздачи новенькие на колесиках культиваторы. Здесь велась широкая пропаганда ведения сельского хозяйства на семейной ферме.

   Первоначально немцы были сильно заинтересованы в развитии сельского хозяйства района. Завозились сортовые семена, осеменяли своим жеребцом местных кобылиц. Обещали привезти из Германии своего быка-производителя. Весной 1942 года немцы даже выезжали в деревню Старый Лепель помогать одиноким женщинам с детьми сажать картофель. Однако вскоре партизаны турнули оттуда помощников и их идея провалилась.

   Весной 1944 года в Лепель гнали из партизанской зоны коров местного населения. Большинство скота шло под нож, а часть раздавали горожанам. И я побежал в сельхозкамендатуру просить себе корову. Мне отказали, а вот матери, если придет, обещали дать. Когда я сказал об этом маме, та наотрез отказалась воспользоваться чужим добром. Правильно поступила. Недолго оставались деревенские коровы во дворах горожан. Летом того же года вернулась советская власть. По лугам и полям пошли толпы женщин искать своих коров. На первых порах находили, брали и вели их к себе домой. В дальнейшем, чтобы не приняли чужих коров за своих на помощь пастушкам приходили горожанки, которые при необходимости могли отстоять своих животных.

   При смене власти в городе появились предприниматели. Горожанин Чепик открыл на базаре чайную – первый дом на улице Буденного. Украинец Самасюк взял патент на ремонт бытовой утвари и велосипедов. Муж и жена Бужимские открыли парикмахерскую, где делали женщинам впервые в городе шестимесячные химические завивки. Чинил обувь на дому некто Занько. Кавалевский на Ульянке ремонтировал гармошки. Продолжал лепить горшки гончар Исаак. На яблочном заводе варили повидло и делали вкусную полусухую колбасу для немцев. Работала хлебопекарня. Была и мастерская по производству гробов для фрицев.

   По расчетам за труд и товары требовались деньги. Оккупационные власти открыли банк. В ходу были советские червонцы и оккупационные марки. Марка считалась в десять раз дороже рубля. Семьям, пострадавшим от советской власти, выдавалась денежная помощь. Наша мать-вдова, потерявшая мужа в 1937 году получала каждый месяц на двоих детей двести марок.

   Немецкая пропаганда работала в городе на полную катушку. Работал радиоузел со студией прямой передачи, на улице Володарского, рядом с церковью. Работали там местные парни и девушки. Их работа по возвращению советской власти была оценена в десять лет концлагерей. В здании довоенной редакции выпускалась районая газета. Продавали ее в розницу. Мать моя очень любила читать эту газету. Печатались там разные статьи о местных событиях. В 1942 году был напечатан отчет Недельки о поездке лепельской делегации в Катынь на место расстрела польских офицеров. Мать говорила, что и в Лепеле в тупике стоял вагон, и оттуда доносилась польская речь. Она отчетливо слышала имена Болик, Стасик, когда шла посмотреть свой огород летом 1940 года. Особенно нравилась рубрика «Беседа деда Всеведа». Однажды в ней напечатали сообщение, о том, что в деревне Беседы проснулась от летаргического сна женщина. Много было желающих узнать от нее судьбу своих близкий. Однако вскоре, народ престал ходить к ней так и не получив вразумительного ответа. В городе работала два кинотеатра. Один довоенный, куда ходили немцы и обыватели города. Второй офицерский на улице Ленинской, в здании бывшего ресторана. В кинотетрах крутили фильмы и ставили спектакли. Артистами были бывшие военнопленные. Помнятся пьесы Островского: «Лес», «Без вины виноватые», «Назар Стадоле». Немцы смотрели и кино и спектакли бесплатно. Местные жители покупали билеты. Ребятня проскальзывала зайцами. Правда, контролеру Игнатову иногда удавалось сорвать шапку с безбилетника. За что он и получил прозвище «шапкохват». Ребята с системы ходили полем в военный городок, смотреть там фильмы про войну. Туда ходили немцы и из ветлечебницы. Они то и построили в начале «Таборища» понтонную переправу из пустых бочек через реку Улу. Всей толпой мальчишки и девчонки заходили в кинозал, не спрашивая на то разрешения. Немцы, казалось, нас не замечали. А однажды в город приехал цирк. Местом зрелища была открытая поляна за санпропускником на берегу озера. Впереди на траве сидели немцы, а выше по склону обыватели и дети. Предусмотрена была и охрана. На горе у деревни Беляницы стояли два броневика с прицелом на деревню Старый Лепель. Из показанного запомнилась музыка и два номера: пилили в ящике и не распилили женщину и как циркач, лежа на спине крутил ногами что – то наподобие бревна. Немцы много хохотали, хлопали в ладоши, а мы как-то смотрели без большого восторга. Может потому что не понимали чужой речи.

   Немцев в городе всегда было много. И постоянных и приезжих. Очень часто ходили автоколонны Минск – Витебск и обратно. Нередко приезжали сюда с фронта на отдых. Питанием обеспечивались через два ресторана: один солдатский у Ксензовского моста и один офицерский, где-то рядом с теперешней гостиницей. В офицерской гостинице работали истопниками друг мой Петя и его отец дядя Лука. Работа была тяжелая. Сами пилили и кололи дрова, носили их и топили печи, а также убирали улицу у входа в ресторан. В одно время приехали на работу в ресторан две рыжие немки. Петя говорил, что они живут в отдельных комнатах и ничего не делают, только орут на него, что им холодно.

   Работа в ресторане была за благо, так как давала возможность зарабатывать средства на скудное содержание семьи. Положение их в то время было тяжелым. У Петиной мамы, тети Пелагеи, при родах девочки Люды, прошел паралич по правой части тела. Сама мать вышла из трудового строя семьи, да еще потянула за собой старшую дочь Анну, возложив на нее уход за ребенком. В такой обстановке постоянная работа мужа и сына была просто находкой.

   Заезжали в город и большие чины, которые имели возможность во благо здоровья своего возить за собой корову. Летним вечером немецкий офицер искал пастушка для этой коровы. Предложил мне, и я с удовольствием согласился, в предвкушении что-то заработать. На следующее утро в условленное время я был у дома на Березинской улице, где жил мой господин. Здесь меня накормили и дали еды на обед. Пасти велели только на территории военного городка. Как я потом понял под негласным контролем тамощных офицеров. Корова шла за мной хорошо, чувствовала веревку и не порывалась в сторону схватить клок травы. В городке травы было много. Корова быстро наелась и лежала, долго пережевывая жвачку. Ближе к вечеру подходил к нам немец и показывал руками, что нам пора на дойку. Вечером, без кормежки, давали буханку хлеба и отправляли домой. Все было хорошо, но жаль, что быстро кончилось. На восьмой день утром встретил меня на дамбачке друг мой Вовка Шушкевич, и так с ухмылкой говорит « Ну, Янка, корову твою вчера вечером увезли» — мама из окна видела, как грузили ее на машину солдаты. Я поверил другу, но все равно пошел посмотреть обстановку. Ни в доме, ни во дворе никого не было. Я примолк, представляя себе как где-то сейчас бедная «пеструшка» трясется по булыжным дорогам Белоруссии ради кружки парного молока для здоровья оберфрица.

   Летом 1942 года город заполнила РОНА (Русская Освободительная Народная Армия), под командованием генерала Каминского. У них были пушки, минометы, большой танк КВ и другая техника. Базарная площадь превратилась в технопарк, а павильон стал большой ремонтной мастерской. Роновцы жили по всему городу, но в основном на «плинтовке» в колхозных домах и бараках, которые до войны занимали Грабары (расконвоированные зэки). Борьба с партизанами была их основной работой. Помниться однажды они возвращались по старой ущацкой дороге с боевого похода. Шли пешью, на повозках везли убитых, раненых и снаряжение. Один роновец нес за плечами золотую косу лука. Солдаты, утомленные боем и переходом, остановились на бывшей базарной площади. Сам Каминский поблагодарил роновцев за успешно проведенные бои в деревне Жары. Сказал, что войны без жертв не бывает, распорядился убитых похоронить с почестью, а родным – оказать помощь. Среди роновцев чувствовалось недовольство своим положением «немецких слуг». Некоторые при возможности переходили к партизанам. Поздней осенью 1943 года кто-то в школу на Советской улице принес весть: «За Плинтовкой вешают роновцев». Ребята моментально рванули к месту казни. На предвоенных огуречных полях было врыто крест накрест несколько пар столбов. На перекладинах между ними висели в нижнем белье человек двенадцать. Казнь свершилось до нас. Нам пришлось созерцать покачивающиеся на осеннем ветру человеческие тела. Видеть искаженные страхом и удушьем молодые лица мужчин – ужасное зрелище. Оно коробило детские души. Слава Богу, быть, здесь долго не пришлось. Вблизи стоявшие охранники, прогнали нас. Кто-то из ребят слышал от палачей, что роновцев повесили за попытку уйти к партизанам.

   В эту же осень появились в Лепеле беженцы из Ловоти, что в Псковской области. По их местам проходил рубеж обороны немцев. Чтобы местное население им не мешало воевать, его отправили в тыл. Так оказался у нас обоз с беженцами. От мало до велика носили они зипуны. (овчинные шубы в сборку по талии). Обеспеченность питанием была плохая. Дети пошли по домам попрошайничать, а взрослые менять на продукты все, что у них было. Наша квартирантка Катя, выменяла на молоко томик поэм Александра Пушкина. По вечерам собирались домочадцы на кухне, делали тщательную светомаскировку маленького оконца, жгли лучину и Катя начинала читать «Цыган». Слушали ее с наслаждением, получая маленькую радость среди обыденной непредсказуемой жизни.

   Ранней весной 1943 года началось строительство моста через реку Ула. Немцы спешили, строили быстро, благо бревна были рядом – на мужской купальне. К лету транспорт пошел с улицы Интернациональной по новому мосту, пл. бывшей школы водников и дальше на Витебскую дорогу. Вызвано это было тем, что немцы готовились перегонять к фронту тяжелую технику. Старый Ксендзов мост мог рухнуть под тяжестью огромного «Тигра». Мост круглосуточно охранялся. Пройти без документов было невозможно. У школьников были справки учащихся. Я носил свою в банке из под монпансье в кармане штанов из немецкого мешка.

   В это же время немцы начали готовиться к бою за Лепель. От реки Ула до ветлечебницы соорудили проволочное заграждение, оставив для прохода дорогу от Синего болота на улицу Советскую. У самой реки сделали запруду, превратив ручеек в глубокую, заполненную водой канаву. В березняке (кладбище) построили дзот с прицелом в сторону женской купальни. Кроме этого были нарыты траншеи вдоль Витебской и Оршанской дорог.

   Летом пастушки нашли в поле, у окопа, винтовку и стали из нее бесцельно стрелять. Оказалось позднее, что стреляли в сторону ветлечебницы и одна пуля пролетела мимо уха фрица. Вечером немцы встретили стадо в проходе на Советскую улицу. Пастушков арестовали. Их было трое. Одного – Ваню Пузанова выручил гестаповец, его мамы «муж», а двоих, — нашего соседа Романа Дедушенко и парня с центра – расстреляли.

   Во время оккупации дети продолжали учиться. Правда, все здания школ были заняты под казармы, учились в приспособленных помещениях. Особых требований к посещению школы не было. Это было дело родителей, учить своих детей или нет. Пользовались учебниками советских времен, но все, что было о Ленине, Сталине, колхозах и вообще о советской власти – было замазано типографской краской. Грифельные доски заменяли тетради и чернила, грифель и губки были привезены из Германии. Требования к учителям были невысокие. Однажды вместо учительницы, которая осталась дома стирать белье, пришел ее муж сапожник. Не могу сказать, кем он был до войны, но все четыре урока держал класс в абсолютной тишине. Ученики рассказывали стихотворения, громко читали, в уме решали задачки, пели. Ребята остались довольны прошедшим учебным днем и просили «учителя» приходить снова. Старшеклассники кроме обычных предметов учились сапожному делу, рукоделию и другим ремеслам. Отличным часовым мастером стал Казимир Журавский. Имя его было известно все послевоенные годы.

   Школьники под руководством своих учителей собирали лекарственные травы. Мы со своей учительницей Лисицыной активно вели сбор и обмен лекарственных трав на соль, которую потом поровну делили между собой. В летнее время купались, загорали, удили рыбу. По вечерам ходили на промысел – собирать окурки. В этом деле моим напарником был Замковский Леня. Бывало, идем за немцами долго в надежде поднять длинный чинарик, но не всегда это удавалось. Всякое случалось: одни бросали недокуренные сигареты за забор, другие на дорогу, а третьи – с жадностью курили до конца, обжигая пальцы. Часто просили по-немецки сигарету для отца. Хорошие давали, а плохие рявкали. Леня собранные окурки отдавал отцу, а тот уже табаком носил в родовую деревню Кастрицы, менять на хлеб.

   С Леней мы часто были вместе. Жуткую картину видели в начале оккупации. Шли нога за ногу по улице Войкова и вдруг напротив морга городской больницы услышали слабый мужской голос. Человек просил помочь едой раненым красноармейцам. Мы подошли к забору и увидели в земле лаз, куда можно было положить еду. Посмотрели в щель, а там без еды и воды лежали наши солдаты. Одни еще стонали, а другие молча умирали. Пообещав скоро вернуться, мы побежали домой. Прихватив вареной картошки, кусок хлеба и два сухаря, вернулись к моргу и молча положили в лаз съестное. И пока нас никто не видел, быстро ушли.

   Леня был свидетелем и того, как в меня бросал немец кинжал, за то, что я ломал ветки тополя. Их было трое. Все орали, чтобы я слез. Боясь, что они побьют меня, я спрыгнул через их головы и побежал. Следом прозвенел, ударяясь о камни, стальной кинжал. Рассказчик остался живым. Дети есть дети. Соблазнились на яблоки в саду Поздняка, что жил на улице Карла Маркса. Взяли руками из-за забора по паре штук, но к нашему несчастью хозяин заметил. Нас ему было не догнать, но родителям он все-таки сказал, что заявит на нас в Управу. Как нам тогда досталось от матерей, не дай Бог никому! Поздняк остался доволен, и в Управу не заявил. После войны оказалось, что этот справедливый человек работал на партизан.

   Дрожь по телу проходит, когда я вспоминаю, как с незнакомыми ребятами разгружал фуру деревяшек (сандалии на деревянной подошве). Во время разгрузки, я спрятал у входа на склад одну пару для себя. Через час пришел за ними. Никого не было. Взял припасенные деревяшки, сунул их под рубаху и спокойно пошел домой. Надо же было показать матери добычу! Она понимала, что за такое дело у немцев, разговор короткий – смерть. Мама кричала и плакала. Сквозь слезы приказала их выбросить. В тайнике мои деревяшки пролежали какое-то время и как они, потом пригодились маме!

   В годы оккупации высоко ценились соль, спички, керосин, табак. Соль на складе лежала, но ее не давали даже по карточкам. Осенью 1942 года, наступая на Лепель, партизаны захватили тупик и увозили оттуда только соль. Это был самый ценный продукт. Народ без соли пух. Пробовали заменить калийной солью. Травились. Думали, что самогон потребует закуски и можно будет проглатить пресный хлеб, картофель, но опять не то. Овладев солью, немцы наладили обмен ее на желуди и лекарственное сырье. Любители кофе пили и суррогат. За кило желудей давали кило соли. Килограмм на килограмм шли цветы бессмертника и кора крушины. Список лекарственного сырья был большой, но уже все ниже по цене. Прием сырья шел на яблочном заводе. Народ постоянно толпился там. Отступая, немцы сожгли все склады. Сгорел и соляной склад. Мы брали и ели черную соль. Ленька такую соль менял на чернику. Стакан соли – шапка ягод. При немцах за один килограмм соли селяне давали пуд зерна.

   Слух о приеме желудей быстро распространился по всему городу. Стар и млад оказались на острове. Собирали желуди не только под дубами, но и трясли их. Отец Леньки, дядя Василь, тоже залез на дуб. Но там он не удержался, упал вниз и сломал ногу.

   Кроме соли на все остальное народ находил замену. Вместо спичек держали в печи под золой угли. У кого гасли угли, шли за угольком к соседям. Курильщики же носили с собой кресиво и трут (это кусок стали и белый камень). От удара камень искрил и загорался трут (березовый гриб). Ну а когда увидели у немцев зажигалки, наши умельцы быстро освоили их производство.

   Керосин заменяла лучина. В городе с освещением было лучше. Немцы запустили электростанцию, увеличили ее мощность. Свет появился на системе и в других местах города, где до войны его и в помине не было. Лучиной пользовались тоже. Электричество давали с вечера и до 23-00.Свет тщательно маскировали, чтобы с улицы не заметил немецкий патруль.

   Мыло варили Медведские, пока у них была сода и падаль. Они продавали и меняли его всем желающим. Но мыло для стирки заменяла в основном луга (водяной настой золы). От насекомых избавлялись пропариванием белья на вешалках в парилках бань.

   В первое время курильщики страдали от отсутствия табака. Курили вишневый лист и донник. А позже стали сеять табак и курить самосад. Технология его производства была неплохо отработана. Нужно отдать должное белорусским умельцам. Они за короткое время наладили выделку шкур, ткачество, катку валенок, клейку галош из автокамер, помол зерна на ручных жерновах. Каких только не было жерновов: тяжелые, легкие, каменные, деревянные. На деревянные круги набивали осколки старых чугунов. При вращении зерно попадало между рядами и превращалось в муку. Был даже мастер Миша Бумагин с Колхозной улицы. У него был сделанный собственноручно оригинальный деревянный пистолет для стрельбы их капсюлей винтовочных гильз.

   В последние месяцы оккупации события в городе разворачивались стремительно. Роновцы, не сумевшие побороть партизан отошли на задний план. Для безопасности своих тылов при отступлении, немцы сняли часть войск с фронта. Началась блокада партизанской зоны. В городе ощущалось это перемещением войск, появлением в небе самолетов-разведчиков («рам») За проволоку военного городка стали прибывать этапы молодых людей из партизанской зоны. В одном из таких этапов я увидел Хелю Ласминских из Стайска. Усталая и голодная, шла она в конце этапа, опустив голову. Я окликнул ее. Она меня узнала. Вскоре я принес ей еду и передал через проволоку. Она оттуда крикнула: «Передай родным, что нас гонят в Германию».

   Слухи доходили, что под Витебском идут тяжелые бои. Немцы нам об этом ничего не говорили, а вот об открытии второго фронта сообщили по громкоговорителям передвижной агитмашины. Сквозь грохот артиллерийской канонады голос диктора сообщал, что на головы высадившегося в Северной Африке десанта падают немецкие снаряды из расчета один снаряд на один квадратный метр. На память пришел парень из деревни Суша, мобилизованный немцами для отправки на второй фронт. Была и такая мобилизация. Брали из семьи третьего мужчину. Привез сына в Лепель отец и как все сушанские остановился у нас. В спешке поставили лошадь и побежали оба на мобилизационный пункт. Сын оказался годен, и отец один, понурив голову, вернулся на ночлег. Где тот парень сейчас, подумал я, слушая радио.

   Не прошло и десяти дней, как снова появляется агитмашина. На этот раз из окна ее кто-то бросал щедрой рукой листовки. Их было так много, что, падая на землю, они устилали собой улицу сплошным ковром. Обыватели не спешили собирать и читать их. Только ветер – генеральный уборщик – гнал листовки вдоль улицы, к речке. Последние поступки гебелевской пропаганды показали горожанам, что дело идет к концу оккупации.

    Фронт приближался к Лепелю. Оккупанты в спешном порядке жгли дома, в которых жили и уезжали на Запад. Обыватели тоже по возможности оставляли город на время прохождения фронта. Наши соседи Корсаки, Бужимские, Дедушенки и мы с ними выехали на трех подводах за два дня до прихода Советской Армии. Город уже был в дыму пожарищ. Первый пожар встретился нам на углу улиц Интернациональной и Володарского. Горел одноэтажный деревянный дом. Жил здесь с немцами мой знакомый Сеня-переводчик. Дальше из окон райисполкома валил черный густой дым, а из окон типографии падали прямо под колеса головешки оконных рам. Поторапливая лошадей, проехали мост на Песчанку и сразу попали в немецкий обоз. Лошади у них были сильные и мы им мешали быстро продвигаться вперед.За вторым мостом, обоз свернул влево, а мы вправо, в сторону деревни Матюшина Стена. Через какое-то время выехали на горку и услышали сильный грохот позади себя. Это были взорваны мосты. Внизу под горкой во ржи немцы рыли траншеи. Спокойно мы проехали поле, а дальше и деревню. Остановились в местечке «Ольховики». Здесь расположились на ночлег. Ужинали сообща. Лошади паслись рядом, на лугу. Ночь прошла в тревожном ожидании перемен. На второй день, после обеда, возле нас проехали верхом на лошадях немецкий офицер с адъютантом. Наверное, заметили наших коней и свернули посмотреть, кто здесь есть. У телег были одни женщины и дети, мужчины держались поодаль. Следующую ночь старшие спали мало. Тревога не позволяла расслабляться. С рассветом послышались в стороне деревни Заболотье разрывы снарядов и мин. Пулеметные и автоматные очереди вперемешку с зычным русским матом и криком «Ура!». Затем, разом все успокоилось и до нас донеслись отзвуки боя уже в стороне Лепеля. Было ясно к нам возвращалась Старая Новая Власть. Ближе к вечеру наш табор двинулся в сторону города. Во ржи, как мы теперь догадались, была немецкая засада, она-то и развязала кровавый бой. Позже убитых наших солдат похоронили на взгорке лепельской дороги. На братской могиле поставили обелиск с именами павших героев. Подъехали к мосту на Песчанке, а он взорван. По временно положенным доскам все, кроме ездовых пошли домой. Подводы проехали уже через восстановленный Пышнянский мост. Был поздний темный вечер. На нашем доме, на белом экране солдаты смотрели кино. Тут же рядом висел почтовый ящик полевой почты. Внутри дома никого не было. Мама открыла замок и мы оказались на пороге своей обители…