Память о прошлом. Глава 15. Мы — беженцы
Просмотров: 5 825, cегодня: 406
Затяжная и холодная весна 1941 года кончилась воскресным днем 22 июня. Рано утром мама пошла на рынок, купила там масла по 5 руб. за фунт, рыбы и полпуда картошки по сложившимся ценам. Ничто не предвещало крутого перелома в жизни обывателей города. Наоборот — светило яркое солнце, день собирался быть теплым, если не жарким.
Хорошее настроение перешло в настораживающее, когда по радио объявили, что в 10 часов будет выступать нарком иностранных дел В.М.Молотов. Сомнений не было — это война. Слишком долго в воздухе пахло грозой.
Мама поспешила домой, чтобы быстрее приготовить завтрак и накормить детей. До начала выступления Молотова оставалось мало времени, но к назначенному часу все сидели уже на половине Коганов и взволнованно ждали роковой минуты. Наконец из радио-тарелки послышался голос Молотова и его важное сообщение о начале войны с Германией. Тетя Хава и мама заплакали. Они понимали, что такое война, к тому же сыновья у обеих были вне дома. Никто не мог знать, что ждет нас впереди. Это было известно одному Богу.
Не теряя времени, мама снова пошла на базар, чтобы купить продуктов про запас. Не тут-то было. Все подорожало в несколько раз. Тот же фунт масла стоил уже 20 рублей. Однако, никто на это не обращал внимания. В короткое время рынок превратился в пустую площадь.
Радио работало в новых военных условиях. Сообщали объявления, рекомендации, предупреждения. Учили строительству бомбоубежищ, разъясняли, что делать по сигналам воздушной тревоги. Рекомендовали заклеить окна крестообразно полосками бумаги, чтобы не вылетали стекла во время бомбежек. Призывали не слушать паникеров, не распространять пропагандистские вражеские слухи. За неисполнение предусматривалось наказание по законам военного времени. Народ, и до этого приученный держать язык за зубами, совсем замолчал.
С первых дней войны страна перешла на военные рельсы. Вводилась шестидневная рабочая неделя с 10-часовым рабочим днем. Отменялись отпуска и переход с работы на работу. Личные денежные счета в сберкассах были арестованы до конца войны. Радиоприемники сданы органам НКВД.
Люди стали работать с удвоенной энергией на производстве и дома. Прислушивались к вестям с передовых позиций, но их не было. Усиленно распространялись слухи о зверствах немцев. Первая страшилка была о том, что детей они на глазах родителей бьют головой об стенку; вторая — провинившихся взрослых пилят на козлах поперечной пилой.
Народ, по-возможности, покидал город. Делали это только старики и дети, да и то только те, у кого было к кому ехать. Взрослые же работали и ждали времени объявления эвакуации. Когда наступило это время, было уже поздно и люди остались под оккупацией.
У нас не было ни средств, ни возможности выехать куда-либо на восток. А вот из города мама организовала нашу эвакуацию. На второй неделе войны отвела она нас в деревню Старый Лепель. Там нашла вдову с ребенком, которая приютила нас. Муж ее погиб на финской войне, а сын лет пяти, был желтый как воск. Впоследствии оправился и уже в конце 60-х годов погиб в Лепеле от рук хулиганов.
Мама ушла прямо на строй-завод, а мы с братом Людвигом остались одни. Тетенька с нашей муки и своего молока наварила чудесной затирки. Ели вчетвером из одной миски до полной сытости. Брат мой по натуре брезгливый, а тут ел, не замечая, что общая миска.
Со двора избы хорошо были видны очертания города: мост, электростанция-костел, Белая гора. В деревне не было ни света, ни радио. Мы кушали, играли и ждали маму. К концу третьего дня к дому подъехала телега, запряженная не старой еще белой лошадью. Это за нами приехала мама, чтобы отвезти нас в родовую деревню Стайск, Волосовского сельсовета. Старый Лепель — это все равно, что Лепель, здесь, при подходе фронта, не спасти детей. С такими мыслями пошла мама к директору Фегельману просить лошадь. Директор разрешил, но обязал взять еще одну семью и довести ее до деревни Свяда, после чего уже ехать в Стайск, оставить там свою семью, переночевать, а утром ехать обратно в Лепель и к обеду быть на заводе. Сборы были недолгие. Хозяйка привыкла к нам и даже всплакнула при расставании. Ехали через Забоенье. Конь шел в основном шагом и думал свою думу, опустив вниз голову. На окрики женщин не реагировал. Трусцой бежал только с горок. Перед Свядой, у тригонометрической вышки остановил нас военный заслон.
— Кто? Откуда? Куда?
Проверили документы. Все в порядке. Старший по чину махнул рукой:
— Поехали!
От Свяды до Стайска ехали по старой, заросшей травой дороге. Среди ночи въехали в деревню Стайск. В третьей избе справа жила крестная Людвига. Мать постучала в окно. На стук вышел сам хозяин Ласминский. В молодости он приударял за нашей мамой. Выскочила и хозяйка. Все втроем поохали, поахали о постигшем горе. Не мешкая долго крестная пригласила нас в дом., а хозяину велела позаботиться о коне. За столом кушали крестьянскую еду: хлеб, картошку и простоквашу.
У Ласминских было трое детей: сын, Михась работал секретарем в Сельском Совете, дочери — Хелена и Аннета были колхозницы.
Утром мы проснулись позже обычного. Мамы уже не было. Крестная накормила нас и поручила Аннете наблюдать за нами. Слоняться вокруг дома вскоре нам надоело, и Аннета повела нас к моей крестной Витковской в деревню Веселово. Эта деревня и Стайск разделены дорогой Свяда – Волосовичи и заселена в основном поляками. Дети со всей округи учились здесь в школе на польском языке. В конце тридцатых годов польский язык заменили белорусским. Рядом со школой построили детский дом и поселили в него сирот с разных мест Белоруссии.
Моя крестная была очень обрадована нашему приходу. Жила она бедно — одна воспитывала троих детей: дочь и двух сыновей. Муж ее, как и наш отец, был репрессирован в 1937г. Собрала на стол обед из грибного супа и яичницы. После обеда старший сын крестной повел нас в детдом смотреть кроликов. Тут я познакомился с воспитанником Сеней. Он был немного старше меня. Хорошо учился. В разговоре со мной у него то и дело проскакивали немецкие слова. Он их тут же заменял белорусскими, но мне показался, поэтому хвастуном. Сеня очень любил кроликов и с большим старанием ухаживал за ними. В последующие дни я часто прибегал к нему, и мы вместе раздавали корм кроликам. Мог ли я тогда знать, что судьба еще сведет меня с Сеней в Лепеле при непредсказуемых ныне обстоятельствах.
В Стайске было спокойно. Колхозное стадо коров угнано уже на восток, но силос заготавливать все равно нужно – пригодиться. Деревенские дети и мы топчем его в ямах, и нам весело. По вечерам мужики собираются у дома Ласминских. Много курят, отгоняя дымом комаров. Разговоры ведут о прошлой и нынешней войне. Гадают — где в настоящий момент немцы? Плохо, что нет радио. Ходят разные слухи и мнения.
Разгадка наступила в полдень жаркого июльского дня. Издалека стал доноситься какой-то непонятный, все возрастающий гул. По мере приближения, гул перешел в рокот машин со стороны дороги на Свяду. Из любопытства дети и взрослые полезли на крышу дома смотреть, чьи машины? Без бинокля было хорошо видно, как движутся по дороге машины и мотоциклы с солдатами в зеленой одежде и автоматами за плечами. Немцы! Кто мог подумать, что неприятель использует эту заброшенную старую дорогу для захвата белорусских земель?
С проходом последней машины снова наступила тишина до звона в ушах. Люди ушли в свои мысли. Не прошло и часа как над лесом в стороне Волосович взвилось облако черного дыма. Хлопцы постарше побежали туда и увидели остов догорающей машины. Вокруг — никого, только в стороне стоял ящик с мылом. Домой ребята вернулись с трофеем и впечатлениями от увиденного. Людвиг принес домой пять кусков пахучего туалетного мыла.
В Волосовичах немцы остановились на короткое время. Собрали народ на площади. Вместе со всеми пришел туда и еврейский слабоумный парень. Зла он никому не делал и сельчане относились к нему с жалостью. Немцы объявили об освобождении белорусского народа от коммунистов и палача Сталина. Заметили в толпе дебильного парня, отвели его в сторонку и застрелили, как непригодного к жизни при новом порядке. Долго не задерживаясь, немцы укатили в сторону Стошестнадцатого. Народ стал расходиться по домам. Убийство беззащитного больного человека вызвало в душах людей презрение к оккупантам. О поведении немцев в Волосовичах рассказал нам Миша, вернувшись вечером с работы. Михась был развитым парнем. По окончании семилетки остался работать секретарем Волосовского сельсовета. Любил сочинять стихи. Когда началась война, он отозвался на это событие стихотворением, которое напечатали в «Колхозной правде». Запомнилась одна строчка: «выбьем немцу все зубы и даже клыки» (перевод мой). Сейчас, когда воочию увидел немцев и их дела испугался за жизнь свою и родных. И не зря. Судьба отнеслась к ним с жестокостью.
Тем временем сельчане узнали, что на Стошестнадцатом никого нет, воспользовались этим и поехали туда на лошадях. Оттуда везли полные телеги скарба. Ценными были мебель, седла на сапоги и географические карты с основой на батисте. Дома карты размачивали, бумагу выбрасывали, а из батиста шили рубашки. У крестьян все шло на пользу.
Девушки нашей хозяйки вместе с нами ходили на старые хутора за черешней или в лес за черникой. Ягод наедались до оскомины, и домой приносили корзинку. Хорошее было занятие и пастьба коров. Тут уже ребят собиралась целая ватага. Загоняли коров на хутор. Трава отличная. Коровы языками, как серпами режут траву, смачивают ее слюной и отправляют вовнутрь. К обеду коровы ложатся на сухом ровном месте и начинают медленно пережевывать полуфабрикаты. Им хорошо, и нам не плохо. Бегаем, играем, рассказываем небылицы про чертей, ведьм, домовых и т.д. Я пересказал случай с русалкой.
У нашей соседки преклонного возраста Эбэртовой жили на квартире два командира. Однажды в полночь шли они домой через плотину, и увидели девушку, плавающую в водовороте. Сами удивились отчаянной пловчихе и рассказали о ней хозяйке. Та уже не раз слышала, что внизу плотины живет русалка, и поведала об этом квартирантам. Те побежали снова к плотине более детально рассмотреть русалку. Но, увы! Нигде никого не было, только пенилась и шумела вода.
Пришлось нам пасти коров и на бывшем нашем хуторе Синичино. Разожгли костер и стали печь картошку. На огонек вышли из леса трое военных с кубарями в петлицах. Мы повскакивали как по команде, не знаем, что и делать. Один из них спросил о немцах6
— Когда и где видели и где они сейчас?
Рассказали, что знали.
— Ребята, а кушать у вас что-нибудь есть?
Мы бросились к своим узелкам, достали все, что осталось от обеда, и отдали им вместе с печеной картошкой. Жалко стало их, уж больно голодные они были. Видно только ягодами и питались, рты черные, как уголь. В конце встречи рассказали им, как идти на Чашники. Гости наши тяжело поднялись с места, и пошли в сторону леса. Мы все время провожали их глазами, пока не скрылись они на лесной тропе. Может быть это были первые партизаны в Волосовских лесах?
Поздно вечером послышался рев коров. Это стайское стадо вернулось домой из эвакуации. Немцы передвигались так быстро, что обогнали коров в районе Чашник. Колхозники решили пока не делиться и работать сообща до осени. А вот колхозного быка свалили на мясо. При дележке не обошли и нас. Кто-то вспомнил, что и мы сдали в колхоз корову и кобылицу.
Отсутствие мамы казалось нам долгим, и мы начали тосковать по ней. А мама тем временем пригнала на завод коня. Работы уже не было никакой, и ей сказали идти домой и ждать дальнейших событий. Если понадобится — загудит гудок. По дороге домой мама заметила полное безлюдье. Город замер, как перед грозой. Во дворе нашего дома встретилась Янкелиха. Плача проговорила:
— Немцы вот-вот придут и нас ждет смерть.
— Не надо так говорить, пане Янклева, — ответила мама, — Все обойдется и мы будем жить.
— Вы может, и будете, а мы — нет, — ответила сквозь слезы Хава и еще сильнее заплакала.
В доме была Мария. Вместо приветствия мать спросила ее:
— А ты почему дома?
Дело в том, что когда объявили войну Мария, как и вся молодежь, оказалась на военном положении. Ходили с винтовками, хотя и без патронов. Охраняли общественно важные места, задерживали «шпионов». Оставить город им разрешалось в последний час. А когда пришел этот час, на машинах им не было места. В назначенное время две машины с людьми тронулись и через Ксендзов мост ушли на Витебск. Оставшимся Ванькам да Манькам ничего не оставалось делать, как расходиться по домам.
Ранним утром следующего дня Лепель бомбили. Самолеты летали на низкой высоте, каждая бомба попадала по заданной цели. Одна из них угодила прямо в здание военкомата (говорили — по наводке). Были жертвы. Про эту бомбежку рассказывал один милиционер уже в 70-е годы.
Во время отпуска я оказался в Донбассе на станции Славянская. Не понравился вокзал и я решил заснять его на память. Не успел щелкнуть затвором своего «Зенита», как раздался свисток и я оказался в здании привокзальной милиции. Когда я назвал место рождения г. Лепель, милиционер поднял голову и отодвинул в сторону бумагу-протокол.
— Лепель? — переспросил он и начал рассказывать, как он чудом остался живым в этом городе. Служил он в милиции, как и сейчас в одном из городов Западной Белоруссии. В начале войны немцы наступали быстро, и они еле-еле успевали отходить. Теплым июльским вечером оказались в Лепеле и расположились на ночлег в здании военкомата. Только начали засыпать, как кто-то позвонил по телефону, чтобы они освободили помещение. В военкомате должны ночевать военные и они уже едут туда. Милиционерам ничего не оставалось делать как удалиться оттуда и переехать на Систему. Их место заняли летчики. Утром от здания и летчиков осталось пустое место с воронкой посередине…
— Разве это не судьба? — закончил милиционер, швырнув в корзину недописанный протокол. Меня же предупредил, что железнодорожные пути и вокзалы фотографировать нельзя.
Вот-вот немцы должны были войти в город и мама с сестрой Марией бросили дом и ушли на Стайск. По дороге немцев еще не было, но в небе кружили их самолеты. Где-то между Зеленым островом и Поддубьем летчик заметил их и начал строчить из пулемета. Мама поскользнулась и упала, Мария свалилась рядом. Летчик еще раз выпустил пулеметную очередь и улетел в сторону Лепеля. Слава Богу, мать и сестра живыми и невредимыми пришли к нам.
Хорошее настроение перешло в настораживающее, когда по радио объявили, что в 10 часов будет выступать нарком иностранных дел В.М.Молотов. Сомнений не было — это война. Слишком долго в воздухе пахло грозой.
Мама поспешила домой, чтобы быстрее приготовить завтрак и накормить детей. До начала выступления Молотова оставалось мало времени, но к назначенному часу все сидели уже на половине Коганов и взволнованно ждали роковой минуты. Наконец из радио-тарелки послышался голос Молотова и его важное сообщение о начале войны с Германией. Тетя Хава и мама заплакали. Они понимали, что такое война, к тому же сыновья у обеих были вне дома. Никто не мог знать, что ждет нас впереди. Это было известно одному Богу.
Не теряя времени, мама снова пошла на базар, чтобы купить продуктов про запас. Не тут-то было. Все подорожало в несколько раз. Тот же фунт масла стоил уже 20 рублей. Однако, никто на это не обращал внимания. В короткое время рынок превратился в пустую площадь.
Радио работало в новых военных условиях. Сообщали объявления, рекомендации, предупреждения. Учили строительству бомбоубежищ, разъясняли, что делать по сигналам воздушной тревоги. Рекомендовали заклеить окна крестообразно полосками бумаги, чтобы не вылетали стекла во время бомбежек. Призывали не слушать паникеров, не распространять пропагандистские вражеские слухи. За неисполнение предусматривалось наказание по законам военного времени. Народ, и до этого приученный держать язык за зубами, совсем замолчал.
С первых дней войны страна перешла на военные рельсы. Вводилась шестидневная рабочая неделя с 10-часовым рабочим днем. Отменялись отпуска и переход с работы на работу. Личные денежные счета в сберкассах были арестованы до конца войны. Радиоприемники сданы органам НКВД.
Люди стали работать с удвоенной энергией на производстве и дома. Прислушивались к вестям с передовых позиций, но их не было. Усиленно распространялись слухи о зверствах немцев. Первая страшилка была о том, что детей они на глазах родителей бьют головой об стенку; вторая — провинившихся взрослых пилят на козлах поперечной пилой.
Народ, по-возможности, покидал город. Делали это только старики и дети, да и то только те, у кого было к кому ехать. Взрослые же работали и ждали времени объявления эвакуации. Когда наступило это время, было уже поздно и люди остались под оккупацией.
У нас не было ни средств, ни возможности выехать куда-либо на восток. А вот из города мама организовала нашу эвакуацию. На второй неделе войны отвела она нас в деревню Старый Лепель. Там нашла вдову с ребенком, которая приютила нас. Муж ее погиб на финской войне, а сын лет пяти, был желтый как воск. Впоследствии оправился и уже в конце 60-х годов погиб в Лепеле от рук хулиганов.
Мама ушла прямо на строй-завод, а мы с братом Людвигом остались одни. Тетенька с нашей муки и своего молока наварила чудесной затирки. Ели вчетвером из одной миски до полной сытости. Брат мой по натуре брезгливый, а тут ел, не замечая, что общая миска.
Со двора избы хорошо были видны очертания города: мост, электростанция-костел, Белая гора. В деревне не было ни света, ни радио. Мы кушали, играли и ждали маму. К концу третьего дня к дому подъехала телега, запряженная не старой еще белой лошадью. Это за нами приехала мама, чтобы отвезти нас в родовую деревню Стайск, Волосовского сельсовета. Старый Лепель — это все равно, что Лепель, здесь, при подходе фронта, не спасти детей. С такими мыслями пошла мама к директору Фегельману просить лошадь. Директор разрешил, но обязал взять еще одну семью и довести ее до деревни Свяда, после чего уже ехать в Стайск, оставить там свою семью, переночевать, а утром ехать обратно в Лепель и к обеду быть на заводе. Сборы были недолгие. Хозяйка привыкла к нам и даже всплакнула при расставании. Ехали через Забоенье. Конь шел в основном шагом и думал свою думу, опустив вниз голову. На окрики женщин не реагировал. Трусцой бежал только с горок. Перед Свядой, у тригонометрической вышки остановил нас военный заслон.
— Кто? Откуда? Куда?
Проверили документы. Все в порядке. Старший по чину махнул рукой:
— Поехали!
От Свяды до Стайска ехали по старой, заросшей травой дороге. Среди ночи въехали в деревню Стайск. В третьей избе справа жила крестная Людвига. Мать постучала в окно. На стук вышел сам хозяин Ласминский. В молодости он приударял за нашей мамой. Выскочила и хозяйка. Все втроем поохали, поахали о постигшем горе. Не мешкая долго крестная пригласила нас в дом., а хозяину велела позаботиться о коне. За столом кушали крестьянскую еду: хлеб, картошку и простоквашу.
У Ласминских было трое детей: сын, Михась работал секретарем в Сельском Совете, дочери — Хелена и Аннета были колхозницы.
Утром мы проснулись позже обычного. Мамы уже не было. Крестная накормила нас и поручила Аннете наблюдать за нами. Слоняться вокруг дома вскоре нам надоело, и Аннета повела нас к моей крестной Витковской в деревню Веселово. Эта деревня и Стайск разделены дорогой Свяда – Волосовичи и заселена в основном поляками. Дети со всей округи учились здесь в школе на польском языке. В конце тридцатых годов польский язык заменили белорусским. Рядом со школой построили детский дом и поселили в него сирот с разных мест Белоруссии.
Моя крестная была очень обрадована нашему приходу. Жила она бедно — одна воспитывала троих детей: дочь и двух сыновей. Муж ее, как и наш отец, был репрессирован в 1937г. Собрала на стол обед из грибного супа и яичницы. После обеда старший сын крестной повел нас в детдом смотреть кроликов. Тут я познакомился с воспитанником Сеней. Он был немного старше меня. Хорошо учился. В разговоре со мной у него то и дело проскакивали немецкие слова. Он их тут же заменял белорусскими, но мне показался, поэтому хвастуном. Сеня очень любил кроликов и с большим старанием ухаживал за ними. В последующие дни я часто прибегал к нему, и мы вместе раздавали корм кроликам. Мог ли я тогда знать, что судьба еще сведет меня с Сеней в Лепеле при непредсказуемых ныне обстоятельствах.
В Стайске было спокойно. Колхозное стадо коров угнано уже на восток, но силос заготавливать все равно нужно – пригодиться. Деревенские дети и мы топчем его в ямах, и нам весело. По вечерам мужики собираются у дома Ласминских. Много курят, отгоняя дымом комаров. Разговоры ведут о прошлой и нынешней войне. Гадают — где в настоящий момент немцы? Плохо, что нет радио. Ходят разные слухи и мнения.
Разгадка наступила в полдень жаркого июльского дня. Издалека стал доноситься какой-то непонятный, все возрастающий гул. По мере приближения, гул перешел в рокот машин со стороны дороги на Свяду. Из любопытства дети и взрослые полезли на крышу дома смотреть, чьи машины? Без бинокля было хорошо видно, как движутся по дороге машины и мотоциклы с солдатами в зеленой одежде и автоматами за плечами. Немцы! Кто мог подумать, что неприятель использует эту заброшенную старую дорогу для захвата белорусских земель?
С проходом последней машины снова наступила тишина до звона в ушах. Люди ушли в свои мысли. Не прошло и часа как над лесом в стороне Волосович взвилось облако черного дыма. Хлопцы постарше побежали туда и увидели остов догорающей машины. Вокруг — никого, только в стороне стоял ящик с мылом. Домой ребята вернулись с трофеем и впечатлениями от увиденного. Людвиг принес домой пять кусков пахучего туалетного мыла.
В Волосовичах немцы остановились на короткое время. Собрали народ на площади. Вместе со всеми пришел туда и еврейский слабоумный парень. Зла он никому не делал и сельчане относились к нему с жалостью. Немцы объявили об освобождении белорусского народа от коммунистов и палача Сталина. Заметили в толпе дебильного парня, отвели его в сторонку и застрелили, как непригодного к жизни при новом порядке. Долго не задерживаясь, немцы укатили в сторону Стошестнадцатого. Народ стал расходиться по домам. Убийство беззащитного больного человека вызвало в душах людей презрение к оккупантам. О поведении немцев в Волосовичах рассказал нам Миша, вернувшись вечером с работы. Михась был развитым парнем. По окончании семилетки остался работать секретарем Волосовского сельсовета. Любил сочинять стихи. Когда началась война, он отозвался на это событие стихотворением, которое напечатали в «Колхозной правде». Запомнилась одна строчка: «выбьем немцу все зубы и даже клыки» (перевод мой). Сейчас, когда воочию увидел немцев и их дела испугался за жизнь свою и родных. И не зря. Судьба отнеслась к ним с жестокостью.
Тем временем сельчане узнали, что на Стошестнадцатом никого нет, воспользовались этим и поехали туда на лошадях. Оттуда везли полные телеги скарба. Ценными были мебель, седла на сапоги и географические карты с основой на батисте. Дома карты размачивали, бумагу выбрасывали, а из батиста шили рубашки. У крестьян все шло на пользу.
Девушки нашей хозяйки вместе с нами ходили на старые хутора за черешней или в лес за черникой. Ягод наедались до оскомины, и домой приносили корзинку. Хорошее было занятие и пастьба коров. Тут уже ребят собиралась целая ватага. Загоняли коров на хутор. Трава отличная. Коровы языками, как серпами режут траву, смачивают ее слюной и отправляют вовнутрь. К обеду коровы ложатся на сухом ровном месте и начинают медленно пережевывать полуфабрикаты. Им хорошо, и нам не плохо. Бегаем, играем, рассказываем небылицы про чертей, ведьм, домовых и т.д. Я пересказал случай с русалкой.
У нашей соседки преклонного возраста Эбэртовой жили на квартире два командира. Однажды в полночь шли они домой через плотину, и увидели девушку, плавающую в водовороте. Сами удивились отчаянной пловчихе и рассказали о ней хозяйке. Та уже не раз слышала, что внизу плотины живет русалка, и поведала об этом квартирантам. Те побежали снова к плотине более детально рассмотреть русалку. Но, увы! Нигде никого не было, только пенилась и шумела вода.
Пришлось нам пасти коров и на бывшем нашем хуторе Синичино. Разожгли костер и стали печь картошку. На огонек вышли из леса трое военных с кубарями в петлицах. Мы повскакивали как по команде, не знаем, что и делать. Один из них спросил о немцах6
— Когда и где видели и где они сейчас?
Рассказали, что знали.
— Ребята, а кушать у вас что-нибудь есть?
Мы бросились к своим узелкам, достали все, что осталось от обеда, и отдали им вместе с печеной картошкой. Жалко стало их, уж больно голодные они были. Видно только ягодами и питались, рты черные, как уголь. В конце встречи рассказали им, как идти на Чашники. Гости наши тяжело поднялись с места, и пошли в сторону леса. Мы все время провожали их глазами, пока не скрылись они на лесной тропе. Может быть это были первые партизаны в Волосовских лесах?
Поздно вечером послышался рев коров. Это стайское стадо вернулось домой из эвакуации. Немцы передвигались так быстро, что обогнали коров в районе Чашник. Колхозники решили пока не делиться и работать сообща до осени. А вот колхозного быка свалили на мясо. При дележке не обошли и нас. Кто-то вспомнил, что и мы сдали в колхоз корову и кобылицу.
Отсутствие мамы казалось нам долгим, и мы начали тосковать по ней. А мама тем временем пригнала на завод коня. Работы уже не было никакой, и ей сказали идти домой и ждать дальнейших событий. Если понадобится — загудит гудок. По дороге домой мама заметила полное безлюдье. Город замер, как перед грозой. Во дворе нашего дома встретилась Янкелиха. Плача проговорила:
— Немцы вот-вот придут и нас ждет смерть.
— Не надо так говорить, пане Янклева, — ответила мама, — Все обойдется и мы будем жить.
— Вы может, и будете, а мы — нет, — ответила сквозь слезы Хава и еще сильнее заплакала.
В доме была Мария. Вместо приветствия мать спросила ее:
— А ты почему дома?
Дело в том, что когда объявили войну Мария, как и вся молодежь, оказалась на военном положении. Ходили с винтовками, хотя и без патронов. Охраняли общественно важные места, задерживали «шпионов». Оставить город им разрешалось в последний час. А когда пришел этот час, на машинах им не было места. В назначенное время две машины с людьми тронулись и через Ксендзов мост ушли на Витебск. Оставшимся Ванькам да Манькам ничего не оставалось делать, как расходиться по домам.
Ранним утром следующего дня Лепель бомбили. Самолеты летали на низкой высоте, каждая бомба попадала по заданной цели. Одна из них угодила прямо в здание военкомата (говорили — по наводке). Были жертвы. Про эту бомбежку рассказывал один милиционер уже в 70-е годы.
* * *
Во время отпуска я оказался в Донбассе на станции Славянская. Не понравился вокзал и я решил заснять его на память. Не успел щелкнуть затвором своего «Зенита», как раздался свисток и я оказался в здании привокзальной милиции. Когда я назвал место рождения г. Лепель, милиционер поднял голову и отодвинул в сторону бумагу-протокол.
— Лепель? — переспросил он и начал рассказывать, как он чудом остался живым в этом городе. Служил он в милиции, как и сейчас в одном из городов Западной Белоруссии. В начале войны немцы наступали быстро, и они еле-еле успевали отходить. Теплым июльским вечером оказались в Лепеле и расположились на ночлег в здании военкомата. Только начали засыпать, как кто-то позвонил по телефону, чтобы они освободили помещение. В военкомате должны ночевать военные и они уже едут туда. Милиционерам ничего не оставалось делать как удалиться оттуда и переехать на Систему. Их место заняли летчики. Утром от здания и летчиков осталось пустое место с воронкой посередине…
— Разве это не судьба? — закончил милиционер, швырнув в корзину недописанный протокол. Меня же предупредил, что железнодорожные пути и вокзалы фотографировать нельзя.
* * *
Вот-вот немцы должны были войти в город и мама с сестрой Марией бросили дом и ушли на Стайск. По дороге немцев еще не было, но в небе кружили их самолеты. Где-то между Зеленым островом и Поддубьем летчик заметил их и начал строчить из пулемета. Мама поскользнулась и упала, Мария свалилась рядом. Летчик еще раз выпустил пулеметную очередь и улетел в сторону Лепеля. Слава Богу, мать и сестра живыми и невредимыми пришли к нам.